НЕМНОГОЕ ИЗ ТОГО, ЧТО БЫЛО..

Глава 81 - 100

81. Домой

Вот в принципе это всё, что касается до ереванского периода. В силу некоторых обстоятельств я решил вернуться в Армению, к родителям.
Во-первых, когда я из почтового отделения Домодедово, куда приземлился самолет из Хабаровска, позвонил в Ереван,трубку подняла мама, и она после «ахов» и «охов» буквально потребовала, чтобы я прекратил болтаться по свету и вернулся к ним, чтобы обрести спокойствие и обзавестись семьёй. Хотя читатель впоследствии убедится, что о спокойной жизни в Армении мне оставалось только мечтать.
А во-вторых, когда я добрался до тёти Гали, дверь открыла посторонняя женщина, она пригласила войти и с прискорбием сообщила, что тёти Гали уже нет. Недолго мучилась тётя Галя, - сказала эта женщина, - лежала всего неделю, просила сохранить ваши вещи. Она показала мне два знакомых чемодана, накрытых сверху полотенцем.
Что делать? Грустно, конечно. Выразив соболезнование и поблагодарив за заботливое отношение к моему скарбу, я забрал чемоданы и отправился в аэропорт, чтобы ближайшим рейсом вылететь в Ереван.
Итак, переворачиваю очередную исписанную страницу моей жизни, открываю новый лист, пока чистый…
Никогда не забуду первое утро в родительском доме, и то состояние восторга, которое не покидало меня весь день. Подумать только, как я мечтал о ванной, там, стоя в карауле. Тогда мне казалось это несбыточной мечтой, а теперь я брился, не скрывая своего наслаждения, удивляясь переливу всех цветов радуги в мыльнице, легкой пене для бритья, импортным лезвиям. Я почувствовал нечто необычное в разведении пены с ароматным запахом, и в удивительно мягкой кисточке для бритья. Достаточно было легкого прикосновения лезвия к распаренному лицу, как кожа становилась чистой, и молодой. Затем я опять полез под душ и меня успокаивал до умиротворения ровный шум теплой воды. Наплескавшись, я укутался в мягкое, до невозможности огромных размеров, махровое полотенце и вышел из ванной в отличном настроении и мне казалось, что настоящая жизнь - это счастливые моменты, ради которых стоит мечтать, стремиться и добиваться.

82.

Но первые годы моего проживания в Ереване сложились из вполне прозаичных и ничем не примечательных дней и не стоят того, чтобы я занимал ими время моего читателя. Небольшой отрезок времени я провел в Центре народного творчества Министерства культуры в отделе любительских объединений. Затем волею обстоятельств попал в профсоюзы, где и застрял на долгие годы.
Женился. Мы прожили вместе 20 лет. Со стороны смотрелись, как счастливая и благополучная пара, но, к сожалению, под одной крышей нашли пристанище два совершенно разных человека, с разным менталитетом, с разным отношением к жизни, к семье. Все 20 лет каждый из нас жил в своем мире, опирался на свои ценности. Нас объединяли лишь дети, две очаровательные девчушки. Когда над моей жизнью возникла реальная опасность и я вознамерился перебраться в Лондон и попросить там политическое убежище, я предложил ей уехать вместе. Я сказал:
- Жены декабристов отправились за мужьями в Сибирь, я приглашаю тебя в Лондон.
- Я не декабристка, - ответила она, - и в Лондон не поеду.
На том и расстались.
Но ко времени следующего рассказа мы ещё наслаждались медовым месяцем и знать не знали, как сложится наша дальнейшая жизнь.

83.

Первый секретарь райкома партии Ленинского района города Еревана Христ Мандалян
Об этом эпизоде из моего прошлого в период работы в Центре народного творчества я обязан рассказать, хотя и не делает мне чести эта давняя история, ведь до сих пор я не в силах без содрогания возвращаться к ней, не стыдить себя и не укорять, но выводы для себя однозначно сделал...
Я месяца два уже работал в в Центре народного творчества, вдруг объявляют, что вечером после рабочего дня состоится партийное отчетно-выборное собрание. Что делать, придётся задержаться.
Беспартийные, откровенно радуясь тому, что на этот раз отсутствие партбилета в кармане пошло им на пользу, разошлись по домам, а мы, идейные и не совсем, обладатели вожделенной корочки, ждём руководство, которое ушло в райком партии, там что-то там согласовывает. Как нам потом объяснили, долго выбирали имя нового лидера парторганизации на очередной срок, которого нам предстоит единогласно избрать. Избирательная система ведь на то и существовала, во всяком случае в СССР, чтобы её итоги при голосовании один в один совпадали с мнением руководства вышестоящей организации.
Коротаем время, играя в шахматы, рассуждаем о проблемах мировой политики, на пальцах объясняем, как надо рулить и вести себя в тех или иных случаях руководителям ведущих государств.

Записать бы наши размышления да на стол этим горе-политикам: мир пребывал бы в полном согласии с собой, на планете царила бы идиллия на зависть прочим галактикам, у которых тоже имеются планеты с мужским и женским населением.
Но я опять отвлёкся.
Наконец, возвращаются директор с замом из райкома и как-то весело и интригующе на меня посматривают. Выяснилось, долгое время в райкоме перебирали личные дела членов партии нашей организации и пришли к выводу, что единственный коммунист, который не входит ни в одну из группировок нашего коллектива и может всех устроить - это моя кандидатура. На том и сошлись и стремя голову помчались обратно. Шёл уже девятый час вечера, а вероятность того, что мы, коммунисты, не такие уж стойкие была велика, и могли бы не дождаться вышестоящего руководства. В силу этого обстоятельства и собрание длилось недолго, единогласным решением голодных и уставших коммунистов меня избрали секретарем первичной партийной организации.
Но это всего лишь присказка, речь не об этом.
На следующий же день я получил первое партийное задание. Необходимо подготовить вопрос бывшей коммунистки нашей организации Иветы Григорян для обсуждения на бюро райкома партии. Мне вкратце рассказали какую-то запутанную неприглядную историю, в которой Ивета, якобы играла не последнюю роль. По мнению же другой части коллектива, Ивета тут была ни при чем. Руководство давно на неё зуб имело и вот решило воспользоваться этим случаем, чтобы избавиться от строптивого, хотя и опытного специалиста. Ивете пришлось написать заявление об уходе с работы, но вошедшее в раж руководство решило вдогонку её и из партии исключить, о чём было принято соответствующее решение первичной партийной организации.
К тому времени секретарь партийной организации уволился, как уже было сказано, и теперь пришлось расхлёбывать мне, новому секретарю первичной парторганизации.. Ситуация неоднозначная, потому, как я Ивету Григорян и в глаза не видел.
Какое лично у меня может быть мнение? Да никакого.
Я согласен с тем, что я должен поддержать мнение бюро нашей организации, как секретарь, но как коммунист я вправе воздержаться, что я и намеревался сделать.
Всучили мне её домашний адрес, она проживала в частном секторе. В трущобах, так сказали бы мы, если бы речь шла о городских строениях из капиталистического мира. Среди бессистемно натыканных одноэтажных коробок старого Еревана с трудом отыскал её домик. Постучал в дверь, вышла из соседней пристройки, напоминающей коровник, скромная уставшая женщина. Подошла.
- Простите, вы Ивета Григорян?
- Да, я.
Со смущением в голосе и как бы извиняясь за миссию, которую на меня возложили, я представился:
- Ваагн Карапетян. Меня избрали секретарём парторганизации. Вы, наверное, в курсе… На 24 сентября намечено обсуждение… на бюро в райкоме партии. Пожалуйста, к десяти утра приходите в райком.
- Хорошо, буду, - обреченно вздохнула она.

Заседание бюро райкома проходило в зале размером немногим больше баскетбольной площадки. Вдоль стен расставлены рабочие столы, за которыми скромно разместились члены бюро, активисты, ударники труда и прочие любители вертеться во властных коридорах, человек семьдесят, не меньше. У противоположной стены на небольшом возвышении стоял громадный стол, за которым восседал один человек. Это явление Христа народу называлось Христофор (или Христ, как за ним еще со школьных лет закрепилось) Левонович Мандалян, глава района, гроза района, первый секретарь райкома партии Ленинского района города Еревана. В зале полная тишина, члены бюро и остальные приспешники, как воды в рот набрали. Сами себя боятся, от своей собственной тени шарахаются. С подобострастием - мужчины, женщины- очаровано Первого рассматривают. (Спустя десятки лет я слово “Первый” пишу с большой буквы, так, на всякий случай, а вдруг моя скучная исповедь попадётся ему на глаза… Я, конечно, смелый человек, но не до такой же степени!)
А в просторном коридоре подобных мне секретарей первичек собралось не меньше десятка. Каждый со своей проблемой и со своей свитой: перешептываются, листают амбарные книги, что-то уточняют. Готовятся. Только я один, еще не успел принять начальственный облик и своим эскортом не обзавёлся. И готовиться особенно не к чему, в мои обязанности входит всего лишь озвучить решение прежнего бюро нашей организации.
Ивета Григорян застыла поодаль, в стороне у двери, отрешенно смотрит куда-то в сторону. В данном случае я олицетворяю все зло, обрушившееся на её худенькие плечи, вот она и избегает смотреть не только на меня, но и в моём направлении.
Да я, быть может, дрался бы за нее до потери сознания, если бы знал реальную картину происшедшего. А то одни говорят одно, другие - другое. Короче, сплетни. И Ивета не горит желанием раскрыться, душу излить. Её понять можно, ведь я неизвестный ей молодой человек и непонятно, как распоряжусь полученной информацией.
Заседание бюро началось, тишина просочилась сквозь полуоткрытую дверь. Прекратились обсуждения, разговоры вполголоса и шепот по углам. Вдоль коридорных стен застыл народ в элегантных костюмах, в пиджаках поверх свитеров грубой вязки и импортных джемперов, в платьях, в юбках, коротких и не очень, в самой разной обуви, но все обитатели прохода, несмотря на разнообразную одежду, казались на одно лицо, смотрелись бледными от волнения, замерли, словно куклы из галереи Мадам Тюссо.
В очередной раз открылась дверь, и молодой человек с комсомольским значком на груди услужливо посмотрел мне в глаза.
- Ваша очередь, - полушепотом сказал он, словно там, в зале спят, и он опасается как бы не разбудить высокопоставленных товарищей.
Я пропустил вперёд Ивету и осторожно, в достаточной степени пригибаясь и проявляя особое показушное усердие, прикрыл за собой дверь.
Встал с места из-за отдельного столика неуклюжий верзила, очевидно из орготдела. И, уткнувшись в бьющийся в руках, подобно пойманной рыбе, лист бумаги, доложил лениво двигая языком, о состоянии дел в нашей партийной ячейке. Затем перешел к обсуждаемому вопросу, сообщил о решении нашей первичной партийной организации: Ивету Григорян исключить из рядов КПСС.
Дали мне слово, пришлось повторить сказанное этим верзилой.

Христ Мандалян до сих пор ни на кого не смотрел, уткнулся в свою папку, что-то там выписывал, исправлял. Мне подумалось, может, решает задачу по математике для своей дочери-пятиклассницы.
Когда в своём выступлении я ограничился несколькими фразами и закруглился, прикрываясь решением бюро первичной организации, он поднял голову:
- А ваше мнение? - загремело под потолком.
Члены бюро райкома испуганно обернулись в мою сторону, а Первый, отложив ручку и отодвинув в сторону бумаги, с удивлением стал рассматривать меня в ожидании ответа. Я же, не ожидая дополнительных вопросов, растерялся; и вдруг до меня дошло, что читаю мысли Первого: «Хочешь чистым остаться? Нет, молодой человек, так не годится».
Но я собрался и спокойно, с добросовестной готовностью отвечаю:
- После тщательного изучения обстоятельств дела бюро парторганизации приняло решение исключить …
Он прерывает меня:
- Меня не интересует решение бюро, я хочу знать ваше мнение?!
Я разволновался. Стою и не знаю, что предпринять, о чём говорить. Зачем это Ему нужно? И всё же я решил пояснить Ему причину моего отношения, рассказать о том, что хорошо известно читателю.
- Товарищ Мандалян, я с Иветой Григорян только сегодня утром познакомился. Когда я поступил в Центр народного творчества, она уже не работала, и я ее совершенно не знаю. И если бы я и присутствовал при обсуждении... то я, скорее всего, воздержался бы…
Но Первый снова прерывает меня, на этот раз повышая голос:
- Партийный лидер обязан иметь определённое мнение!
Если до сих пор в зале соблюдалась полная тишина, то теперь… Поползли бы по полу муравьи - мы бы услышали неимоверный топот.
Я стою, вконец растерялся, не могу сообразить, чего Он добивается. Я ведь её совершенно не знаю… Это ведь неправильно, нельзя так… К чему Он клонит?.. Зачем Он вынуждает меня? Он пытается унизить меня. Что Ему от этого?
От волнения моё лицо покрылось испариной, вижу только испуганные взгляды членов бюро, напряжение повисло в воздухе, вот-вот взорвется.
Слышу, сердобольная тётенька мне сбоку шепчет:
- Не молчи, скажи, что согласен с решением.
Я не в силах обернуться к ней, кивком головы соглашаюсь, даю знать, что понял. Но продолжаю молчать.
Тишина затянулась, зал застыл в ожидании развязки.

«Я должен что-то сказать. Пора, не тяни, - говорю я сам себе, - всё равно от тебя ничего не зависит, ты ведь мелкий винтик. Что ты тянешь?!»
- Молодой человек, мы вас ждем! – снова прозвучал Его надменный, неприятный голос. Я обратил внимание, что у него на скулах выступили красные пятна, и он тяжело задышал, что вызвало в моем сознании новый приступ беспокойства, теперь уже не столько за судьбу Иветы , сколько за свою собственную, простите, шкуру.
“Что делать? Но ведь я действительно не знаю, кто прав, кто виноват”, - продолжаю уговаривать я сам себя,- Ивета, ведь молчит, значит не всё гладко. А потом, тебе это надо? Кончай базар!
И уже вслух дрожащим от волнения голосом произношу несколько слов:
- Лично я, товарищ Мандалян... - снова пауза, молчу, не могу подобрать нужную фразу. Но вот, наконец, собравшись с духом, продолжаю, - поддерживаю решение бюро… нашей парторганизации.
- Вот и хорошо, - в который уже раз прерывает меня Первый, - так и запишем «Утвердить решение первичной партийной организации Центра народного творчества и исключить из рядов КПСС Ивету Мукаэловну Григорян”.
- Вы идите, - показал Он на дверь Ивете Григорян.
Я стою, низко опустив голову, понимаю, что нужно посмотреть на Первого, ведь Он оставил меня, чтобы окончательно доконать, надавать пощечин, которые я должен благосклонно принять во избежание еще больших осложнений, но нет сил. Понимаю, что Он должен посмотреть мне в глаза и увидеть в них испуг, растерянность, подавленность, но не могу поднять голову.
Вполне осознаю, что в данном случае низко опущенная голова уже есть вызов, но это максимум того, на что я могу отважиться - не смотреть раболепно Ему в лицо.
И первый секретарь Ленинского райкома города Еревана Христ Мандалян то ли отступил, то ли не выдержали нервы, скорее всего просто получил полную сатисфакцию от разыгранной драмы, заговорил, словно бы в пустоту, хотя и обращался ко мне:
- Вам, молодой человек, я посоветую учиться работать в партийной организации. Партийная дисциплина, вот чего нам не хватает, и вы убедительно нам это сейчас продемонстрировали.
И тут же мужчина, который услужливо приглашал меня в зал заседаний теперь с той же услужливостью предложил, красноречивым, хорошо отрепетированным взглядом уйти подобру-поздорову. Он, нетерпеливо посматривая в мою сторону, широко распахнул дверь. Я сообразил - мне пора, развернулся и вышел. Когда дверь захлопнулась за мной, первое что я увидел, это полные слёз глаза Иветы Григорян. Она стояла напротив двери и ждала меня. Мне пришлось вновь опустить голову, но теперь от стыда, за совершенную низость.
- Ведь ты не пожелала объясниться, – чуть слышно пробубнил я, - что произошло, кто виноват, я так и не понял...
Она закрыла глаза и сквозь ресницы обильной струёй потекли слёзы.
Я развернулся и, сгорая от стыда, направился к выходу... И до сих пор иду, и до сих пор мне кажется, что Ивета Григорян смотрит мне вслед.

84.

Прошли годы. Немало лет. Многое забылось, ушло, заслоненное чередой неотложных дел, стерлось из памяти. То, что раньше казалось значимым, приобрело иные оттенки, обесценилось и предстало в новом облике недостойным воспоминаний.
С каждым годом, думал я, отмирают детали, ощущения, обиды, потому, что ты со временем приходишь к мысли, что обрушившиеся на тебя невзгоды или всплески радости не стоили испытанных тобою треволнений и ты отказываешь им в праве довлеть над тобой, чтобы не нарушить гармонию настоящего и прошлого, во имя новых вершин, которые ты намерен покорять завтра. Ты взрослеешь, ты становишься мудрым.
И я тогда подумал, что чем больше живёт человек, тем короче становится его биография, как ни странно это звучит. И тут до меня дошла горькая истина; в конце земной жизни в биографии человека остаются самыми значимыми лишь два события. Первое событие - час его рождения, и второе - час его смерти и вся прожитая, может и долгая, по земным меркам, жизнь поместится в одном коротком прочерке между двумя датами.
Но к чему я это... Довольно о грустном…. Опять отвлёкся.
Расскажу-ка я вам, пока мы коротаем время на остановке между главами, еще один эпизод из моей жизни, который пока ещё не хочет остыть, оставить меня в покое и живет вместе со мной.
Начало этой истории относится к годам, когда я возглавлял Федерацию независимых профсоюзов Армении.

85.Лекарство

Позвонила жена моего бывшего коллеги, по работе в Центре народного творчества, сказала, мол, Алгис (такое он имел необычное для армянина аля-литовское имя), умирает. Срочно требуется лекарство, которое никак не могут найти и вот, в отчаянии, обзванивает всех, чьи номера телефонов оказались в записной книжке. Я вызвал одного из своих сотрудников, Левона Степановича, который в силах был при необходимости и снег достать в июле. Поручил - кровь из носу, а достань. Тот пропадал недолго и вернувшись прямо с порога выпалил.
– Лекарство есть во всех аптеках, но стоит дорого, один флакон 160 драм (на то время порядка 50 долларов). По этой причине родственники Алгиса и не могут его «достать».
Это меня не остановило. Не мешкая, я в ближайшей аптеке купил «трудно доставаемое» лекарство и поехал к Алгису.
Меня, увидев в руках лекарство, встретили так, словно сам Господь Бог к ним пожаловал. Алгис действительно имел жалкий вид, плохо говорил, с трудом поворачивался в постели. Я поинтересовался у жены, может еще что-то нужно.
Она замахала руками.
- Что вы, достаточно. К тому же вы принесли самый большой флакон, так что лекарства с лихвой на всё лечение хватит.

Уже выруливая со двора, я вспомнил, как несколько месяцев тому назад зашел ко мне Алгис, озадаченный возникшей проблемой: попросил разрешить ему распечатывать статьи на пишущей машинке нашего учреждения. Объяснил, мол, редакторы не принимают от руки написанные тексты, а это его единственный заработок. Мы же как раз закупили несколько электрических машинок, и одна старая механическая пылилась где-то на складе в ожидании своей участи.
Я поручил заведующей административно-хозяйственной частью Нине Григорьевне наскоро подготовить акт о списании и передать механическую машинку Алгису. Тот, обрадованный неожиданно свалившимся подарком, взвалил ее себе на плечи и с прытью юноши умчался.
Прошли годы. Я перебрался жить в Лондон и в своей памяти нет-нет да и возвращался к Алгису. Помня, в каком состоянии я его оставил, не очень-то верилось, что он до сих пор жив.
Представлял похороны, (Да простит он меня за это; пускай живет и не болеет долгие годы) и, естественно, разговоры на похоронах. Представлял, как, вся в слезах, супруга рассказывает еще помнящим меня, какую неоценимую услугу я им в свое время оказал. Кто-то припоминает историю с печатной машинкой, якобы рассказанную самим Алгисом. Ведь и такое могло быть. Алгис, что и говорить - прославился своей словоохотливостью.
И мой образ благородного друга рисовался в моем воображении, хотя я и сожалел о преждевременно ушедшем приятеле.
Как-то раз, копаясь в бумагах, я обнаружил в одной из записных книжек домашний телефон Алгиса. Сразу потянуло позвонить, узнать, как там дела, и мне стоило немалых усилий побороть в себе это сиюминутно вспыхнувшее желание.
Не стал звонить и на следующий день, хотя номер телефона переписал крупным почерком, чтобы несложно было его при случае отыскать. Где-то с месяц колебался, не видя в этом смысла, кроме лишней траты денег. Ведь звонить нужно было из Лондона в Армению.
И все же решился.
– Дай-ка, - подумал я, - все же напомню им о себе. Получу кучу положительных эмоций, ведь родственники Алгиса, наверняка, начнут задним числом благодарить. И выражу свое соболезнование.
Набрал номер. Как и предполагалось, трубку взяла жена.
– Алгиса можно? - не без волнения спросил я.
– Сейчас,- спокойно ответила эта женщина, и я услышал голос своего давнего друга.
– Алгис к вашим услугам, - бодро, по-пионерски отрапортовал он.
– Это Ваагн, - коротко представился я, уверенный, что он определит кто там, на другом конце провода, так как он в свое время любил, подшучивая надо мной, подражать моему голосу, копировать мои манеры.
Но Алгис переспросил: - Какой Ваагн?
– Карапетян, - подсказываю я, и настроение падает.
– Ваагн Карапетян? Что-то не припомню.
– Мы с тобой работали в Центре народного творчества.
- Из отдела хореографии ?
– Нет, тот Смбатян был, а я - из отдела, любительских объединений. Вернее зав. отделом Ваагн Карапетян.
Очевидно, наш диалог заинтересовал его жену, и я услышал, как Алгис, отведя трубку в сторону, ей объясняет: «Какой-то Ваагн Карапетян. Наверное ошибся. Но откуда он знает моё имя?»
Трубку выхватывает жена Алгиса: « Вы хоть знаете куда звоните?!»
- Это квартира Алгиса Оганесяна, - не унимаюсь я.
– Ну и что ?
– Да, нет, уже ничего, - окончательно стушевался я и начал нести какую-то несуразицу, - Печатную машинку надо бы вернуть, она на балансе учреждения находится.…
Но меня прервали: « Какую печатную машинку? У нас компьютер «Делл», последней версии!
Послышались гудки отбоя. Напомнить о лекарстве я не успел.
-----
Но я отвлекся, причем основательно.

86. РК профсоюза работников культуры Армянской ССР или «Ре» второй октавы

В возрастном коллективе аппарата РК профсоюза работников культуры я довольно быстро адаптировался еще и потому, что на молодого, во всех отношениях коллегу, взвалили кучу дополнительных обязанностей. В первые дни моего пребывания в ранге заведующего орготделом, ещё морально не окрепшего сотрудника, главный технический инспектор, товарищ Овсепян, пенсионер с многолетним стажем, участник боёв за Халхин-Гол, пользующийся особым уважением в коллективе, попросил поставить чайник, заварить чай и налить в его глиняную, огромных размеров (с полведра) кружку. И остальных сотоварищей, в силу совестливого характера, я не мог оставить без чая. Так и закрепилось за мной право ублажать коллег ароматизированным, как указано на упаковке, грузинским чаем. Помимо этого я редактировал все исходящие документы, которые готовили члены аппарата РК и распечатывал их на машинке допотопных времен, у неё буквы торчали во все стороны, как расшатавшиеся зубы у моего соседа дедушки Геворка.
Но чтобы успеть просмотреть, отредактировать и напечатать, я приходил на работу за час до начала трудового дня. К девяти часам раскладывал готовые документы на рабочих столах сотрудников в точном соответствии с обсуждаемыми вопросами и приступал к своим прямым обязанностям. Соответственно, позже и уходил, так как председатель Маргарита Хачатуровна к концу рабочего дня “приглашала” меня к себе и озадачивала новым объемом.
Зачастую, я на рабочем месте проводил и выходные дни, проявлял особое усердие и пребывая в законном отпуске.

Вот так и случилось, что мне, молодому чиновнику, поручили торжественно вручить награды популярным деятелям культуры, актерам, певцам и прочим приближенным к музыкальному творчеству лицам только потому, что благотворительный концерт в Доме музыки имени Людвига ван Бетховена в пользу Фонда Мира, где планировалось сие мероприятие осуществить, был назначен на воскресный день.
Мне под расписку передали множество медалей разного калибра, добрую дюжину разных размеров, окрасок и толщины грамот. В целом килограммов на пять, шесть.
____

Перед концертом председатель Фонда Мира и по совместительству - Союза композиторов Армении Эдуард Михайлович Мирзоян пригласил меня пройтись по Дому музыки, которым он очень гордился.
На сцене, увидев Мирзояна, подошли сотрудники этого представительного сооружения, и один из них с озабоченным видом сообщил о том, что «Ре» второй октавы западает, поэтому концертный рояль надо бы заменить либо настроить. Эдуард Михайлович отмахнулся.
- Это ведь не конкурс, а всего лишь благотворительный концерт, так что обойдется. К тому же, чтобы заметить, что «Ре» второй октавы западает, – стал, повышая голос, пояснять Эдуард Михайлович, - нужно иметь не только абсолютный слух, но и досконально знать исполняемое произведение. Рабочие, растерявшись, отошли, а Эдуард Михайлович до начала концерта все повторял: «Ре» второй октавы западает, подумаешь, проблема!
Для тех, кому предстояло в этот вечер выступать, прямо за сценой, из сдвинутых офисных столов соорудили огромную "поляну". Расставили десятка два бутылок алкогольных напитков и немереное количество, наспех нарезанных, мясных закусок.
Музыканты, надо отдать им должное, своеобразно отметили хлебосольство хозяев. Они, не дожидаясь приглашения, ещё до начала концерта, бесцеремонно, с криками «ура-а-а» оккупировали расставленные вокруг стола стулья и принялись со скоростью поглощать всё, что под руку попадалось и… начался концерт.
Никто, как показали дальнейшие события, не собирался в ожидании своей участи трястись и переживать от волнения за кулисами. Наоборот, услышав свое имя, артисты, показывая откровенное недовольство, с кислой миной поднимались из-за стола и выходили на сцену, с тем, чтобы как можно быстрее вернуться.
Возвращение артистов за стол оформлялось в соответствии со сложившейся иерархией в музыкальном мире. Естественно, в первую очередь, с присущим востоку красноречием, звучали поздравления. Самых-самых встречали аплодисментами, корифеи могли позволить себе небольшие замечания в адрес молодых.
В этом процессе участвовали все, каждый играл свою роль и не выходил за рамки предназначенного ему судьбой статуса.
Молчал лишь я один.
Надо сказать, что за столом собралась вся элита армянской музыки, а мне не то чтобы «медведь на ухо наступил» – а очевидно, стая разъяренных слонов промчалась, да и к тому же отсутствие музыкального образования сделало меня молчаливым свидетелем этого музыкального капустника. И мне оставалось лишь молча поглощать закуски, да прикладываться к бокалу с вином.
В первые минуты застолья сотрапезники-музыканты ещё поглядывали на меня в ожидании той или иной реплики, но, убедившись, что я от волнения не в силах и рта раскрыть, потеряли ко мне всякий интерес. Это, конечно, никак не устраивало меня.
Ведь только что на сцене я им раздавал награды, а они в знак благодарности расшаркивались передо мной, теперь же игнорируют, в упор не замечая.
Со сцены вернулась известная, супер титулованная пианистка Светлана Навасардян. Соответственно, посыпались комплименты, походившие на конкурс, кто кого перещеголяет восхваляя обласканную судьбой и властью суперзвезду, и я решил нарушить… «обет молчания».
Прежде всего, для бодрости духа и уверенности, я осушил два бокала вина и, чтобы привлечь к себе внимание, небрежно развалился на стуле. Затем незаметно взмахнул рукой, как это делают дирижёры, намереваясь взорвать зал академического театра шедевральной музыкой, и только после этого обернулся к пианистке. Заметив мои телодвижения, народ обернулся в мою сторону, и притих.
- Светлана Агвановна, - спокойно, эдак заносчиво, подал я голос. Я отметил воцарившуюся за столом тишину и уже втайне возликовал.
– Мне показалось, что «Ре» второй октавы, - я снова сделал паузу и обвел взглядом изрядно нализавшихся окаменевших собутыльников и выдохнул: «западала?»
Шок охватил эту высокомерную братию. Каждый застыл в позе, в которой застала его моя фраза, нарисовалось нечто похожее на немую сцену из гоголевского Ревизора.
Светлана Агвановна растерянно посмотрела на меня и кивком головы подтвердила мною сказанное.
----
Нет смысла описывать, что произошло после этого.
Еще долгие годы некоторые свидетели этой «исторической» фразы при встрече метров за десять начинали расшаркиваться и приветствовать меня.

87. Гости из Никарагуа.

Маргарита Хачатуровна позвонила мне по внутреннему телефону и попросила зайти. Я тотчас же встал и, прихватив ещё несколько готовых к подписи документов, отправился к ней.
Саркис Манвелович сидел у неё, закинув ногу на ногу, и с озабоченным видом перебирал чётки из натурального обсидиана

- Садись, - не глядя на меня и продолжая просматривать бумаги, буркнула Маргарита Хачатуровна и указала кивком головы на стул.
Затем отложила бумаги:

- Карапетян, к нам, на следующей неделе приедут гости из Никарагуа. Сейчас они в Баку, затем отправятся в Тбилиси.
Я молчу, вроде как у нас гостями Саркис Манвелович занимается.
- Нужно забронировать гостиницу, продолжает она, - всего семь человек, но в телеграмме не отмечено, сколько женщин и сколько мужчин. Позвони в Москву, уточни. Саркис Манвелович составил программу пребывания, но их ты будешь сопровождать.
Я с удивлением посмотрел на Саркиса Манвеловича. А Маргарита Хачатуровна взялась пояснять:
- Ты ведь знаешь какой плохой у него русский. Когда к нам Василий Лановой приехал, мне потом замечание сделали, посоветовали ещё и русско-армянского переводчика в штате иметь.
Но я знал истинную причину; опять фактор выходного дня виноват. Саркис Манвелович на выходные приглашен на свадьбу, а никарагуанцы только в следующий понедельник улетят.
- Хорошо, Маргарита Хачатуровна, - безропотно киваю я головой, - со стороны Москвы хоть кто-то приедет, опять же переводчики? Ведь семь человек, как никак.
- Успокойся, никарагуанцев только двое, - она подняла со стола лист бумаги и зачитала, - Тереза Гонсалес и Алексис Маркос.
- А остальные?
- Спроси что-нибудь полегче. Один из них переводчик, второй из Особого отдела, а те трое, не знаю... Покататься решили, командировочные деньги отрабатывают.
Уже в аэропорту особист крупный, грузный мужчина,товарищ Колесников или как он представился, Иван Георгиевич, как только спустился по трапу, сразу же испортил мне настроение.
Среди бледнолицых москвичей каштановых южноамериканцев отличить не сложно и может быть моя улыбка, адресованная никарагуанцам была чуточку приветливее, хотя и не уверен, но особист заметил и, как пел Высоцкий, “Взял на карандаш…”
Он подошел ко мне и сразил наповал:
- Ну ты, Карапетян, не особо-то лыбся, дело делай, расшаркался перед ними, помни - спуску не дам, партбилет положишь на стол.
Я замер от откровенно враждебного тона. Никак в толк не возьму, а как на никарагуанцев-то смотреть? Общаться не улыбаясь? Гости все-таки. Как с ними разговаривать?
С этой минуты моё рабочее время превратилось в сплошной ад. Ни лишнего вопроса не задать, ни лишнего движения не сделать. В сторону никарагуанцев даже не смотрю, общаюсь только с переводчиком, без улыбки на лице. От заморских гостей не ускользнуло моё холодное, неприветливое к ним отношение и они сами стали сторонится меня, общаясь исключительно с москвичами.

На четвертый день мы отправились осматривать музейный комплекс “Сардарапат”. Он находится в 30-40 километрах от Еревана и ехать пришлось по бездорожью, плутая среди небольших деревень . На выезде из деревни Аракс заметили развилку. Тут же у дороги мужчина сено сгребает. Я к нему из окна автобуса обратился с просьбой подсказать по какой дороге нам ехать. Тот, не спеша, подошел, заглянул в автобус и не отвечая на мой вопрос, спросил:
- А эти двое кто такие?
- Это журналисты из Никарагуа, наши гости.
Он радушно покачал головой:
- Зайдем ко мне, кофе попьем, - показал рукой на ближайший одноэтажный домик, - а потом поедете в музей.
Я поблагодарил за приглашение и сказал, что руководство музея нас ждёт, поэтому не можем, нельзя опаздывать.
- Тогда на обратном пути заезжайте, я вас ждать буду.
- Хорошо, - ответил я, не очень-то представляя, как это должно произойти, не будет ведь он у дороги нас караулить.
Но на обратном пути увидели, что он поджидает нас и уже издали размахивает руками и улыбается как старым знакомым. Делать нечего, остановились. Я к гостям обратился, что делать? Вот товарищ желает пригласить нас к себе на кофе. Принимайте решение. Москвичи посовещались и согласились, сослались на то, что до ужина все равно успеем вернуться в гостиницу.
Водитель, по настоянию хозяина, загнал машину во двор, и мы гурьбой поднялись по невысокой лестнице в дом.
А в квартире праздничное настроение, стол накрыт как на свадьбу. Хозяин, очевидно выложил все, что хранил про запас. На мой недоуменный взгляд, коротко ответил:
- В моем доме давно не было веселья. Сегодня год как жена умерла, а она просила, на годовщину, чтобы в доме только музыка играла и никакого траура. Когда вы остановились напротив меня, подумал, что мне как раз вас сам Бог послал. Спасибо, что не отказали.
А народ особо и упрашивать не пришлось. Определились кто что пьет и забулькали горячительные напитки в хрустальные рюмки и бокалы.
Особист уплетал за обе щеки, удивляя остальных участников стола своей бесцеремонностью, наливал себе одну за другой и когда основательно подкрепился, облокотился о край стола и задумался, чем бы теперь себя занять. И нашёл… новое занятие.
- Карапетян, а ну выйдем, - махнул он рукой и направился к дверям.
Я за ним, думаю похвалит, такое веселье ни с того, ни с сего. Не только москвичи, но и никарагуанцы рады донельзя, ведь столько национальных блюд на столе. Но он огорошил меня:
- А ну-ка, объясни, что за маскарад ты мне тут устроил?
- Что вы имеете ввиду? - всполошился я и в глазах потемнело.
- Почему в план пребывания никарагуанцев в Армении не внесли посещение частного дома? К чему это застолье?
Мне стало плохо, от волнения двух слов связать не могу, заикаться начал, - причё-ом тут плллан мер-р-роприятий, вы же в-в-видели, он подо-до-дошел, предложил. И вы согласили-ли-лись, - с трудом выдавливаю я и начинаю понимать, что эта импровизация мне боком выйдет.
- Ну, положим, я молчал, хотел уяснить для себя, что здесь происходит. Вернёмся, ты мне подробно изложишь, кто этот товарищ и возможные мотивы.
- Как кто? Да я и фам-м-милии его не знаю. Что мне о нём писать? Знаю только то, что вдов-в-вец он, год назад жена умерла.
- И это ты знаешь. Ну и ловкач! Ладно будем разбираться.
Особист криво усмехнулся и вошел в дом. Я понурив голову иду следом за ним, в голове гул невообразимый и ноги подкашиваются. Обращаю внимание как он, еще не успев брякнуться на свой стул, хватает самую большую, из-под шампанского, бутылку самогонки и ловко наполняет свою рюмку, не разлив ни капли. А потом уже бесцеремонно разваливается на стуле, просверливая собутыльников глазами, тянется за бастурмой и зеленью.
Гарсеван заметил мой бледный вид и упавшее настроение и подошел:
- Тебе плохо?
- Все хорошо, - машинально отвечаю я. - Только вот… тут вот какое дело...
До меня доходит, что меня спасёт, и не раздумывая больше отвожу Гарсевана в сторону и начинаю на армянском нашептывать ему, - Гарсеван, дорогой, напоить нужно вот того мудака.
Я кивнул головой в сторону особиста:
- Да так, чтобы отрубился он, иначе меня и с работы, и из партии попрут.
- Понял, - разулыбался Гарсеван и без раскачки сел на свободное место рядом с особистом. По свойски положил руку ему на плечо, а второй потянулся за бутылкой.
- Слюшай Иван, ти мнэ сразу понравился, Вижу интэллигентный чаловек, мы поймем друг друга.
Я напрягся, не слишком ли топорно действует Гарсеван, но выяснилось напрасно.
Особист, от проявленного к нему персонального внимания гостеприимным хозяином, расцвел всеми цветами радуги и с наслаждением сжал в огромном кулаке полную до краев рюмку.
Занятые интересной беседой о национальных особенностях и различиях в русской, армянской и никарагуанской культурах, об увиденном и услышанном в уникальном музее Сардарапат мы и не заметили как особист, свалившись на бок, громко захрапел. Это развеселило остальных сотрапезников, они тотчас же принялись расталкивать его, пытаясь разбудить. Но мы с переводчиком понимая безуспешность этих попыток, попросили оставить его в покое, и вдвоём, подхватив тяжёлую тушу с обеих сторон, поставили на ноги и поволокли в соседнюю комнату. Стараясь не “кантовать” уложили на широкую тахту. Иван Георгиевич перевернулся на пузо и, положив одну руку под голову, продолжил громко храпеть.

А я не унимаюсь, опять к Гарсевану, - разбуди его и ещё пару рюмок добавь.
- Будет сделано, - с готовностью ответил Гарсеван и через несколько минут взял недопитую бутылку водки и ушел в соседнюю комнату.
------------
Вторым стал кемарить никарагуанец Алексис. И дамы приняли решение остаться у гостеприимного хозяина на ночь.
Женщин Гарсеван разместил в спальной комнате, водитель попросил подушку и одеяло и отправился в автобус, я, никарагуанец и переводчик, оккупировали всю имеющуюся в доме мягкую мебель. Сам хозяин ушел в хлев к курам и коровам.
К одиннадцати утра народ стал подавать признаки жизни. Это не касалось Гарсевана, который по деревенской привычке проснулся ещё до восхода солнца и занимался домашним хозяйством. Суетился, накрывая на стол и разгребая остатки вчерашнего застолья. Не появлялся лишь особист. Я прошел к нему, в соседнюю комнату, он лежал в той же позе, в которой мы оставили его вчера и, также как и вчера, посвистывал носом и ему до фонаря было все то, что вокруг происходит.
Я сел рядом и положил ладонь правой руки ему на шею, слегка придавил, никакой реакции. Стал медленно раскачивать его голову то влево, то вправо, постепенно увеличивая амплитуду. Его расплющенный нос уже тычется в тахту то с одной стороны то с другой, а он как свистел так и продолжает. Наконец я ткнул его лицом в валик из овечьей шерсти и придержал несильно, тут он вздрогнул, зафыркал, высвобождаясь от моей руки, и открыл глаза.
Растерянно осмотрел комнату:
- Где это я, Карапетян?
- Догадайся.
Ему не понравился мой ответ, не ускользнуло от его внимания и то, что я осмелился перейти на “ты”, он строго посмотрел на меня.
Но я, не обращая внимания, на сдвинутые брови, продолжил в том же духе:
- Будешь стреляться сегодня или на завтра отложишь?
- Что ты несёшь!
- А то, что в Ереване целый переполох поднялся. Наружное наблюдение зафиксировало, что два иностранца не вернулись в гостиницу. Выслали бригаду на поиски и по автобусу определили где мы якорь бросили. Гарсеван вышел, он в отличие от нас чутко спит. Он и рассказал какие гастроли ты здесь вчера устраивал. Меня разбудили, мол, соответствует ли действительности то, что Гарсеван рассказывает? А я им, - что на ночь-то глядя,? Отложим на завтра. Я уже и сам решил подробно изложить в докладной записке, все то, что здесь происходило…. Имей ввиду, я из-за тебя с партбилетом расставаться не собираюсь.
Особист стал растирать виски:
- Голова раскалывается, мне бы опохмелиться.
Я широко открыл дверь и громко крикнул Гарсевану.

- Гарсеван! Водку на стол! Георгиевичу опохмелиться надо!
В ответ грянул дружный хохот, что ещё больше обескуражило появившегося в столовой особиста.
Что и говорить, от его прежней чванливой самоуверенности не осталось и следа. Он сидел понурив голову, не встревал в разговоры, избегал моего насмешливого взгляда. Я же стал любимцем всей группы и все последующие дни болтал без умолку, рассказывая анекдоты про армянское радио. Переводчик потел, но, очевидно, удачно переводил, так как никарагуанцы вдоволь нахохотались. Москвичи время от времени, перебивая друг друга, восклицали:
- Какая удачная поездка! Как хорошо, что согласились!
- А я то, дура, ещё и раздумывала ехать или нет!
- И я тоже сомневалась!
Потеплели мои отношения и с иностранцами, Тереза то и дело тянулась со своими поцелуями, я, проявляя кавказское гостеприимство и уважение, не особо сопротивлялся.
В последний день приуныли мои гости, понимая что приближается время отъезда, стали задумчивыми, деловыми, на лицах каждого прочитывалось сожаление, в связи с предстоящим расставанием.
Уже в аэропорту, а гостей мы отправляли из VIP зала, которая представляла собой небольшую комнату, я обратил внимание на крохотную надпись у боковой двери: “Туалет на втором этаже!” Когда определились с чемоданами и закончили регистрацию, Алексис отвел меня в сторону и дёргаясь и переминаясь с ноги на ногу тихо произнес “Плиз, туалет” А уже на посадку идти, поэтому я махнул ему рукой, мол давай за мной, только быстро, и мы стремительно поднялись на второй этаж. Туалет особо и искать не пришлось, прямо на нас смотрели распахнутые двери и крупная светящаяся буква "М" над ними. Я подтолкнул Алексиса в спину и он исчез за дверью и тут сзади услышал запыхавшийся голос Ивана Георгиевича, бежавшего за нами по лестнице:
- Где он!
Я развернулся и вижу налитые кровью глаза и обезображенное приступом гнева лицо особиста. Меня всего передернуло и я в ответ ему закричал.
- В туалете! Можешь проверить!
С брезгливой надменностью осмотрел его, и сквозь зубы процедил, - Без твоего разрешения ему и в туалет сходить нельзя?!
Особист отпрянул от неожиданности, но ничего не ответил - сказались четыре дня страха перед возможным наказанием, четыре дня неестественного состояния. (В этом положении особист, пребывал очевидно в последний раз, лет пятнадцать тому назад при сдаче завершающего экзамена в школу КГБ).
Хотя по инерции его глаза всё ещё продолжали наливаться кровью, а лицо искажаться. Но и меня трясло; во мне проснулись муки, боль, страдания и переживания тех трех незабываемых лет, проведенных по прихоти его сослуживцев на острове Сахалин. Я, опустив голову, исподлобья расстреливал взглядом этого беснующегося, привыкшего к вседозволенности и безнаказанности человека.

И мне и особисту было понятно, что в данном случае гость из Никарагуа не причём, тот оказался лишь предлогом, давшим нам возможность выразить реальное отношение друг к другу. Я, в его
лице - к тоталитарной системе поражающей своим цинизмом и вседозволенностью, он, в моем лице - к остальной части граждан, запуганных и задолбленных властью, пассивно созерцающих на творимый произвол.
-----
Прошли годы. Я часто вспоминаю эту встречу и почему то уверен, что майор-особист Иван Георгиевич Колесников получил таки генеральские погоны, потому как усердия ему было не занимать. А сколько он покалечил судеб ради своих звездочек, об этом можно только догадываться.

 

88. Я, джентельмен.

Четвёртый год моего пребывания в ранге заведующего орготделом, ознаменовался сменой руководства: нашему председателю Маргарите Хачатуровне Давтян из ЦК КП Армении дали понять, мол, пора и честь знать: в ту пору ей шёл восьмой десяток. А на смену прислали засидевшуюся в невестах и в архивном отделе ЦК инструктора, пятидесятилетнюю, старую деву Жанетту Торосян. О женщине джентльмены плохо не говорят и я воздержусь, поскольку считаю себя джентльменом. Обрисую её как, неинтересную женщину во всех смыслах, которую, невзирая на эти обстоятельства, обязали нас избрать председателем на очередной отчётно-выборной конференции нашего профсоюза.
Избрали, причем единогласно, куда денешься. Никто и не мыслил противиться. Это сегодня смешно выглядит, а в 1986 году нормой считалось, только попробуй....
Говорят, новая метла по-новому метёт. Так вот, эта “метла”, заявила о своей готовности мести по-новому. Но не заблуждайтесь в искренности её побуждений. Да, она искренне желала руководить твердо и решительно, создавая видимость соблюдения принципов демократического устройства общественно-профсоюзной организации, при этом не забывая работать исключительно на себя. И всё бы ничего, да ей на беду в сотрудники достался такой неуправляемый, упёртый, я бы сказал, сотрудник в моём лице.
Но начну по порядку: как грибы после дождя, в одночасье, в нашей организации по властному велению госпожи Торосян появилось несколько различных комиссий. Мне досталась комиссия по распределению туристических путёвок в капиталистические страны. Ну, и в качестве довеска - члены этой комиссии, человек десять.
Распределять путёвки нужно по мере возможности справедливо - кто спорит с этим?
А как это осуществить, если у нас более 800 предприятий и в каждом от пяти до полутора тысяч сотрудников, вот такой разброс. И на всё про всё 5-10 путёвок в год. Но, как потом выяснилось, особо голову ломать не имело смысла, так как наша красавица в кавычках, откладывала в сторону решения нашей комиссии и путёвки распределяла по своему усмотрению, по только ей известному принципу. Но мы, наивный народ, эти путёвки не только распределяли, но и уведомляли счастливчиков о том, что фортуна благосклонна к ним. Как быть?

Естественно, приходили жаловаться, разбираться. Мол, нам выделили в первом квартале поездку в Париж, а на дворе уже четвертый, и никто из наших сотрудников пока не вернулся из Парижа, поскольку уехать не успели.
Жанетта Арутюновна спокойно этих «кляузников» отсылала ко мне, мол, он председатель комиссии, с него и спрос.
Всем было известно, откуда ноги растут, но что мы могли поделать, ведь её из ЦК прислали! Её принцип работы вскоре нам стал понятен: прикрываясь маской демократии и коллегиальности, жить одной лишь заботой собственного кармана, проявляя полную небрежность в работе, я бы добавил - ещё и не скрываемое показушное высокомерие, брезгливое отношение к сотрудникам.
И я не выдержал, и на пленуме профсоюза работников культуры, который состоялся третьего июня 1988 года, когда из президиума прозвучало: «Кто ещё хочет выступить?», поднял руку. В президиуме сидели “её величество” Торосян и парторг Совпрофа Армении Генрих Мокацян. Она попыталась не заметить мой акт начавшегося противостояния, пока лишь поднятой рукой, но парторг Совпрофа (классный мужик) наклонился к ней и что-то на ухо прошептал.
- Ну, хорошо, давайте, - с недовольным видом согласилась она.
Шагаю и думаю, вот и дорвался я до трибуны, теперь за все унижения, полученные за полтора года, сполна расплачусь.
“Товарищи! – начал я читать заготовленный текст, который я по ходу корректировал, - более часа мы слушали запланированный всего лишь на тридцать минут отчетный доклад товарища Торосян и, прямо скажу, этот доклад ничем не отличается от выступлений 10-15 летней давности, времён глубокого застоя. Наличие в докладе безадресных критических стрел не может спасти его, так как невозможно, работая по-старому – по-новому докладывать.
Уважаемые товарищи!
Сложившаяся обстановка в нашем коллективе побудила меня сделать этот шаг. Я осознаю всю ответственность моего поступка и все последствия, которые могут исходить из него…”
И пошло и поехало. Не буду докучать подробностями того нашумевшего моего выступления. Впоследствии некоторые участники пленума делились своими впечатлениями.
Оганес Аракелян, помощник председателя Совпрофа Армении, признавался мне: «Когда я слушал тебя, то от волнения никак не мог унять дрожь в руках», другой участник пленума из города Мегри Вартан Галоян мне рассказал, что он не в силах был смотреть в глаза Жанетте Арутюновне, красной, как знамя большевиков, так и сидел с опущенной головой.
Спустя полгода, возвращаясь с семьёй в Ереван, мы остановились у придорожного родника. Поодаль скопилось несколько автобусов и легковых машин. Среди высыпавших поразмяться людей выделялась девушка в свадебном платье. Неожиданно она подхватила под руки двух мужчин и что-то им объясняя, направилась в нашу сторону. Уже на подходе я услышал:
- Папа, папа, этот он, Ваагн Самсонович! Помнишь, я рассказывала, как он выступил на пленуме?
Затем, уже приблизившись, сияя от счастья она обратилась ко мне:

- Ваагн Самсонович, вы меня помните? Я председатель профкома дома музея Егише Чаренца. Я замуж выхожу, как я рада вас видеть. Это мой папа, а это Серёженька, мой жених.
Из любопытства подтянулись к нам остальные участники свадьбы… До дому в этот день мы добрались лишь на следующее утро.
А своё то выступление я закончил неожиданным для всех заявлением, в котором попросил членов пленума вывести меня из состава президиума ЦК.
- Товарищи! – обратился я к залу:
- В знак протеста против существующего положения дел, когда я как член президиума, полностью лишен права голоса, а президиум превращен в удобный щит для прикрытия своевольности одного человека, когда в комитете создана обстановка так зримо напоминающая эпоху застоя, я выхожу из состава президиума РК профсоюза работников культуры, не желаю оставаться больше марионеткой в час гласности и демократии.
Я сделал паузу, осмотрел притихший зал и с волнением в голосе продолжил:
- А вас, товарищи, я прошу не принимать моё заявление за попытку покрасоваться перед вами, либо вызвать ко мне жалость, либо побудить вас встать на мою защиту. Я совершенно убежден в правоте своего поступка и в том, что это единственно верное решение, потому как пока товарищ Торосян не изменит своё отношение к возложенным на неё обязанностям, не будет в комитете ни гласности, ни демократии, ни серьёзной профсоюзной работы, ни вообще перестройки, поэтому прошу вас при голосовании мою просьбу удовлетворить.
Жанетта Арутюновна, повторюсь, красная как, (но на сей раз применю другое сравнение, чтобы читателю легче было представить напряжение, царившее на том пленуме) переперченный вареный рак, вскочила на ноги и предложила членам РК проголосовать. Но зал молчал, ни одна рука не взметнулась вверх. Те, кто мне симпатизировали, это понятно, а её сателлиты тоже так поступили, ибо загодя не получили указания на этот счёт, а рисковать своим положением никто не пожелал.

89. Гостеприимство

Два дня после моего выступления Совпроф гудел, словно растревоженный улей. Те, кто посмелее, подходили ко мне, интересовались моим самочувствием, подбадривали, иные выражали свою поддержку незаметным кивком головы, председатели отраслевых комитетов, опасаясь прецедента, старались не замечать меня.
На воскресные дни я решил отправиться к родственникам в деревню, чтобы развеяться, немного в себя прийти.
Добрался на перекладных, но вот незадача, кроме жены двоюродного брата Сергея дома никого не оказалось, все семейство с ульями поднялось в горы.
- Это недалеко, поезжайте к ним. Отец обрадуется, он часто о вас говорит, вспоминает, – предложила она.
- А как это сделать ?
- Есть свободная лошадь. Очень просто добраться: перед ущельем свернете налево, а после большой скалы, вы ее знаете, из-под неё родник течёт, с этой скалы упал и разбился наш сосед Вараздат, повернёте направо.
К моему удивлению, я легко взобрался на лошадь, дёрнул поводья и пришпорил её. Лошадь тронулась с места и сразу свернула на нужную тропинку. Спустя полчаса стало темнеть, подул неприятный встречный ветер, а я, невзирая на резкое изменение погоды, с упоением втягивал в свои легкие предгорный чистый воздух, наслаждался холодным, пропитанным влагой ветром, сбрасывал с себя напряжение предыдущих дней. Лошадь бежала рысью, я уверенно сидел в седле, напевая во весь голос, вернее горланя, благо никто не слышал моё, так скажем, задушевное исполнение, песни Высоцкого «Я коней напою, я куплет допою, Хоть немного ещё постою на краю…» Опомнился, когда уже совсем стемнело, вернее, когда понял, что заблудился.
Стал всматриваться в сумеречную темноту, пытаясь определить, в каком направлении двигаться дальше. На небе ни луны, ни звезд из-за тяжелых угрюмых туч, незаметно расплывшихся по всему небосклону. Абрек, так звали моего коня, словно чувствуя волнения хозяина, покорно ждал приказа. Наконец я тронул лошадь, слегка потянув поводья в правую сторону, и Абрек, осторожно перебирая ногами двинулся с места.
Казалось бы, здесь, в горах, еще с детства я знал каждый кустик, каждую тропинку, ан нет, заблудился.
По всей видимости пропустил развилку, на которой мне нужно было вправо свернуть, невнимательно следил за дорогой и в итоге более трёх часов блуждал, словно бы по заколдованному кругу, ни одного селения не встретил, ни пастухов, ни случайных путников.
Часа через полтора вдруг конь задергался, затряс головой, фыркая своими широкими ноздрями. Я остановил Абрека, приподнялся на стременах, однако напрасно: дальше пяти шагов ничего нельзя было разглядеть. Но только я вознамерился было пришпорить лошадь, как почувствовал запах дыма. Я с легким сердцем ослабил поводья, приглашая Абрека самому найти дорогу. Абрек понял это, опустил низко голову и, все также осторожно цокая копытами по камням, двинулся вперёд.
Менее чем через час, запах дыма усилился, а когда выбрались из лощины, то я увидел километрах в пяти, у подножья горы, огни селения, облегченно вздохнул и слегка пришпорил лошадь.
В окнах первого, неказистого на вид, строения в полтора этажа, горел тусклый свет, и я, недолго думая, въехал во двор, у двери слез с лошади, накинул поводья на выступ в стене и постучал.
Минут через пять скрипнула дверь, на пороге появился сгорбленный старик, как мне показалось, с печатью трагедии на лице. В правой руке у него трепыхалась керосиновая лампа. Он поднес лампу к моему лицу и стал бесцеремонно разглядывать. Убедившись, что перед ним незнакомый человек, он тяжело вздохнул, кивком головы пригласил в дом и наглухо закрыл за собой дверь.
Несмотря на поздний час, в темном коридоре теснились несколько женщин со скорбными лицами в черном одеянии и с удивлением рассматривали изможденного и покрытого дорожной пылью непрошеного гостя.
Хозяин, не обращая внимания на женщин, провел меня в комнату, окрашенную в светлые тона. Поставил лампу на стол, слегка кряхтя, обошёл углы, зажег три свечи. В комнате заметно посветлело. Я обратил внимание на хрустальную люстру немалых размеров на потолке и настенные электрические светильники по обе стороны комнаты.
- Соседи не поймут, - уловив мой взгляд, объяснил хозяин, затем еще раз осмотрел меня, как бы изучая ночного визитёра или соображая, как поступить с ним. Это продолжалось неестественно долго.
Наконец, он предложил мне раздеться.
- Я вижу, ты с дальней дороги, утомился и, думаю, голоден,- сказал он и рукой показал на широкую табуретку у стены, выкрашенную в красный цвет, очевидно, предназначенную для гостей, и вышел. Я сбросил с себя верхнюю одежду, повесил ее на гвоздь сразу за дверью. Сел на указанную табуретку и устало закрыл глаза.
Проснулся от легкого прикосновения. Мужская рука, пытаясь разбудить, слегка покачивала меня за правое плечо.
Я открыл глаза и увидел хозяина, а за ним - две женщины суетились у стола, завершая сервировку. Увидев, что я проснулся, они поспешно удалились.
- Паргев мое имя, зови меня дядя Паргев, дедушкой или прадедушкой. У меня даже два праправнука есть, - пробурчал он.
- Садись за стол. И кровать твоя готова, - он показал рукой на кровать в дальнем углу комнаты, - не буду тебе мешать, завтра поговорим, и не забудь погасить свечи.
Проснулся я довольно-таки поздно, в десятом часу, сказалась усталость. Свесил ноги на пол, осмотрелся, а на столе уже новые блюда - к завтраку.
«Неудобно как-то одному есть», - подумал я, рассматривая содержимое стола. От обилия блюд разложенных на столе настроение поднялось, и я направился к двери намереваясь пообщаться с Паргевом, поблагодарить, и, может быть, вместе позавтракать.
Вышел в коридор, а там, напротив - две двери. Подошёл к полуоткрытой. Нерешительно открыл ее и переступил порог.
Я оказался в большой комнате, вдвое больше той, в которой ночевал. Вдоль стен - длинные скамейки, на которых разместились женщины в черном, с платочками в руках. Среди них я узнал тех, что встретились мне ночью в коридоре.
Посередине комнаты, на массивной дубовой кровати, неподвижно лежала седая женщина. У изголовья притих хозяин дома Паргев, он неотрывно смотрит на неё, а в глазах блестят слезы…
Одна из женщин, увидев меня, чуть слышно окликнула Паргева и указала на растерянного гостя. Паргев, смахнув слезу, тяжело поднялся, пошел мне навстречу. Мы вышли в коридор, где уже толпились мужчины-односельчане.
- Пятьдесят пять лет мы с ней как один день прожили, - с трудом выдавил из себя Паргев и зарыдал. Достал носовой платок, небрежно высморкался и, пытаясь взять себя в руки, заговорил:
- Ты уж извини, что не смог тебя достойно принять.
- Что вы, что вы, - перебил его я, - я вам очень благодарен. Это ваша супруга? Она больна?
- Да, безнадёжно. Врачи три дня ей отвели, а она уже пятый день держится, Полностью парализована, только глаза работают, дочь дожидается, Арекназ, из Ташкента вот-вот должна прилететь, хочет и с ней проститься.
- Мне крайне неловко...
- Я вчера не догадался, надо было баню растопить. Ты грязный ведь. Если останешься сегодня, я велю подсуетиться...
- Конечно нет, - поспешил ответить я, вконец потрясённый широтой души раздавленного невосполнимым тяжелым горем старика:
И как бы извиняясь, добавил, - я бы остался, но думаю, нет смысла, только вам обузой буду. Я, знаете ли, заблудился, ехал к пасечнику Карапетяну Керопу, он где-то здесь в горах ставит свои ульи.
- А-а-а! Ты, случаем, не племянником ему приходишься?
- Да. Я сын Самсона.
- И этого знаем. Передашь привет от меня Керопу Маркаровичу. Достойный он человек. Выедешь из деревни и сразу направо. Увидишь, там тропинка хорошо протоптана. И прямо в гору, пока не наткнешься на его ульи.
- Спасибо, но я к вам заеду, обязательно.
- Двери этого дома всегда рады хорошим людям. Ты позавтракал?
- Да, уже, спасибо,- солгал я.
- Ну, езжай тогда. Дай-ка я тебя провожу.
Мы вышли во двор и подошли к Абреку. У ног лошади лежал хурджин со сладостями и мясными закусками.
- Что это? - не понял я.
- Это от моей жены, тебе в дорогу.

90.

К полудню я добрался до пасеки. Сердобольный дядя Кероп не мог найти себе места от нежданной радости. Как мне казалось, он выделял меня среди остальных родственников. Несмотря на огромную разницу в возрасте, охотно общался со мной, как с равным, делился наболевшим, жаловался на горемыку сына, который, вернувшись после службы на Черноморском флоте, вот уже двенадцатый год пьёт, не просыхает.
Но дядя Кероп на пасеке оказался не один, в гости к нему пожаловал, как и я свалился, как снег на голову, старый друг дед Оваким. С ним они вместе более шестидесяти лет тому назад сидели за одной партой в церковно - приходской школе, и в силу этого до сих пор считались образованными людьми. Дядя Кероп с гордостью представил меня старому другу, не преминул отметить, что я учился в самой столице, в Москве. При слове “Москва”, дед Оваким оживился, его потянуло подключиться к разговору, но он терпеливо ждал, пока иссякнут вопросы дяди Керопа и как только наступила пауза, предвкушая ожидаемый интерес дяди Керопа, произнес:

- Я тоже был в Москве.
И действительно, дядя Кероп крякнул от удивления, он испытующе посмотрел на старого друга, и не зная как поступить, притих. Очевидно, ему неизвестно было это обстоятельство. Образовалась пауза и, чтобы не сидеть молча, я обратился к деду Овакиму:
– Вам понравился город?
– Да, впечатляет, - вздохнув, признался он, словно бы только вчера вернулся из Москвы, и стал трясущимися пальцами набивать трубку табаком.
Дядя Кероп, не желая пропустить непредсказуемую развязку, и вовсе затаил дыхание.
– Вы работали там или гостили? - спросил я, после небольшой паузы.
– Нашу часть из Смоленска за Урал перевозили. В сорок девятом году это было. Восемь часов на Белорусском вокзале стояли, в товарных вагонах...
- Ну, вокзал-то вы, наверное, за это время хорошо изучили, - решил я его подбодрить, - может быть и до Красной площади добраться успели?
- Да, нет, нас из вагонов только покурить выпускали, да по нужде бегали. И стояли-то мы в тупике. Одни вагоны вокруг. Вот когда тронулись, сквозь щелочку смотрели - красивый город.

91. Вчера на работе искал справедливость, сегодня ищу работу.

Спустя неделю состоялось заседание президиума РК профсоюза работников культуры, на котором обсуждалось моё выступление. Мне дали слово. Я был готов и ответил им:
- Я знаю о том, что некоторые члены президиума моё выступление на IV пленуме посчитали слишком резким, затронувшим престиж не только руководства, но и президиума, но я пошёл на это в силу некоторых обстоятельств, которые вам хорошо известны...
Пересказывать не буду все детали, прямо скажу, стоял твёрдо и бился насмерть, несмотря на то, что и грозили, кулаки к лицу подносили; как ни странно, особенно изгалялись толстенькие пухленькие дамы.
Затем на долгие месяцы затянулась подковёрная борьба с прихлебателями Жанетты Торосян, те не упускали случая лягнуть меня по любому, пусть даже смехотворному, поводу.
В девяностые годы прошлого столетия, когда государство СССР тряслось в предсмертных конвульсиях, а “честь и совесть нашей эпохи”, (По определению Владимира Ленина таковой являлась созданная им Коммунистическая партия) шаталось, как карточный домик, я добавил свою скромную лепту, заявил, о выходе из рядов КПСС.
Это произошло 23 июля 1990 года, что опять наделало в здании Совета профсоюзов немалый переполох. Даже оппоненты, будучи не партийными, вдруг оказывались убежденными сторонниками коммунистических идей, приверженцами коммунистической доктрины, обещавшей райскую жизнь, в стране, отгороженной от остального мира высоким забором с колючей проволокой. С пеной у рта врывались эрзац-коммунисты в мой кабинет, требовали вернуть партийному комитету партбилет, хотя со стороны секретаря парторганизации мой демарш никаких нареканий не вызвал, видимо, и он не собирался долго в партии засиживаться.
Так вот, я им фигуру из трёх пальцев сложил в кармане, и говорю:
- Для начала верните мне партвзносы, которые я заплатил. Я ведь в эту книжку столько денег вбухал.
Признаюсь, я втайне надеялся, что если окажусь за рубежом, то смогу выгодно продать эту книжку. Кто-то ляпнул, что за рубежом партибилеты нарасхват идут. Да куда там, лежит до сих пор невостребованный. Но я опять отвлекся.
Мой очередной вызов поднял новую волну травли. Не брезговали ничем, чтобы облаять меня, вывести из себя и спровоцировать на необдуманные поступки.
Напросилась на приём девица, очевидно, не совсем серьезного поведения, и не особо церемонясь, бросила мне в лицо, мол, подаёт на меня в суд, потому, что я злоупотребляя служебным положением, её домогался. Я, бледный от волнения, (такое обвинение не часто услышишь) всё же нашёл в себе силы остаться в рамках хладнокровного и уверенного в себе человека:
- Успокойтесь, гражданка, - сказал я ей, надменно улыбаясь, хотя сам кипел от негодования, - вы не в моём вкусе.
Этим неожиданным ответом привёл её в замешательство, и она, не зная, как поступить, смутившись, исчезла за дверью.
Врывались ко мне и сотрудники подконтрольных нам организаций, возмущенные несправедливым распределением санаторно-курортных путёвок; и пока я им объяснял, что я не занимаюсь распределением, что им нужно стучаться в соседнюю дверь, на моей голове прибавилась не одна пара седых волос.
Обделенных путёвками товарищей ко мне намеренно направляла секретарша Жанетты Арутюновны. А затем, без тени смущения, ухмыляясь, парировала:
- Они неверно меня поняли
В сентябре 1990 года, то есть спустя два года после вышеописанного пленума, Жанетта Арутюновна созывает новый пленум. И в повестке дня снова мой персональный вопрос. На этот раз у трибуны собрались подготовленные моей недоброжелательницей лица, которые, подбадривая друг друга, и подобострастно посматривая в сторону президиума, клеймили меня позором, призывали одуматься, требовали линчевания.
И не давая остальным, не втянутым в эту авантюру, членам пленума, опомниться, приняли решение по надуманному поводу: в связи с невыполнением плана работы освободить меня от занимаемой должности.
Всё ничего, да вот только приказа на руки не дали, ограничились решением пленума, этим самым лишив меня возможности подать в суд на неправомерные действия руководителя.
Я в недоумении обратился к юристам:
- Как быть-то, без приказа?
Те подтвердили, да, действительно, де-юре я не освобожден от занимаемой должности, так как пленум вправе только рекомендовать, и, де-факто остаюсь на рабочем месте.
Так что, могу спокойно вернуться на свое место и продолжать работать.
- Но там же одна дама сидит и моим хозяйством заправляет! - удивляюсь я. - Как быть?
- Гони её !
- Ничего себе, я ведь не батька Махно, чтобы плёткой да наганом власть менять!
С тех пор прошло порядка тридцати лет. Раз нет приказа об увольнении - значит, я до сих пор нахожусь в штатном расписании комитета, и кто-то благополучно, вот уже тридцать лет, выскребает из кассы мою зарплату.
Но последующие события так закрутили меня, что я вчистую забыл и приказ и непонятно кем получаемую мою зарплату.

92

Здесь придется рассказать еще об одной стороне моей жизни, чтобы стали понятны мои последующие действия.
При Михаиле Горбачеве легализовали частный бизнес, то есть разрешили предприимчивым и не ленивым чиновникам, без отрыва от основной работы, иметь своё частное производство, в официальных документах именуемое кооперативом. Исчезло понятие “Нетрудовые доходы”. Хотя к нетрудовым доходам я бы в первую очередь отнёс взятки - особо популярный источник дохода советских чиновников, а не, так называемую, левую продукцию продукцию энергичных людей, желающих улучшить материальное состояние своей семьи.
Появилась возможность подработать, не опасаясь оказаться в списках криминальных элементов, и я, поскольку считаю себя именно таковым, предприимчивым и не ленивым, тут же ввязался в это дело, наладил производство сувенирных вымпелов.
Поскольку границы СССР пока ещё оставались на запоре, Армения считалась лакомым кусочком для любознательных туристов нашей страны от Камчатки и до Белоруссии. К тому же, санатории Армении продолжали привлекать советских тружеников возможностью подлечить здоровье, потерянное на строительстве долгожданного коммунизма и, уезжая, гости стремились захватить какую-нибудь безделушку на память о пребывании в солнечной Армении.
Хотя те же азиатские республики по количеству солнечных дней значительно превосходят Армению, но вот прилипло это слово “солнечная”, почему-то, именно к Армении (опять отвлекся).
Открытки с армянскими пейзажами, с тем же памятником Ленина на центральной площади, в столице, по две копейки, исчезли с прилавков, как не соответствующий духу времени товар, а до китайских сувениров нужно было ещё шагать и шагать, так что, прилавки магазинов ужасали пустотой своих полок. Вот мои, не идеологизированные вымпелы, с красотами Армении в моей редакции и пришлись ко двору. Мой бизнес процветал. Именно тогда я и получил на руки рекомендацию-пожелание пленума о том, что меня надо бы уволить с работы…

Встретившись с бизнес-коллегами в кафе, с необычным, оригинальным названием для неискушенного читателя, но вполне привычным для слуха каждого ереванца - “Козырёк”, за чашкой турецкого кофе, поделился этим радостным, в кавычках, или печальным, без кавычек, событием, как вдруг одного из них, Сергея Овакимяна, толстопузого смугляка, цветом своей кожи более похожего на представителя африканского континента, что-то осенило, и он звонко шлепнул себе по лбу:
- А ну, обождите! - вскричал он, - я позавчера был на совещании у заведующего орготделом Совпрофа ( Совет профсоюзов Армении) Геворкяна Генриха Сергеевича, по поводу организации нового профсоюза работников инновационных и малых предприятий. Правда, у них уже есть кандидатура, которую нам предлагают избрать. Но приходи и ты, выдвинем, как альтернативу, и тебя изберём.
Мои братья “по разуму”, предприниматели, оживились, загалдели, загорелись необычной возможностью проявить социально-политическую активность на заре становления демократических устоев в разваливающейся стране.
- Утвердит ли Москва? – засомневался я, не особо представляя, как это можно, вдруг, нарушить многолетнюю традицию раболепно следовать сверху спущенному указанию.
- А куда денутся! - возмутились ребята, - Мы решаем, в зале только свои будут, мы все друг друга хорошо знаем, может двое или трое со стороны окажутся, но и их обработаем, не дрейфь, все знают и уважают тебя!
Не на шутку разгулялись мои друзья-приятели.
Перекрикивая поднявшийся шум, Кяж Гаго (Рыжий Гаго) обратился к сидевшему напротив, Симону, низкорослому мужчине с бородой Карла Маркса:
- Помнишь, Симон? Мы первыми в Ереване стали жвачками из-под полы торговать!
- Такое не забывается, - расцвёл Симон, - А как участковый за нами гонялся!? Эх ! Было время! - азартно выпалил он и смачно причмокнул толстыми губами.
- Я-то исправно платил, а ты всё норовил объегорить лейтенанта. Он постоянно жаловался на тебя.
- А мне на тебя, - не стал тянуть с ответом Симон и оба дружно рассмеялись.
Авторы диалога оказавшись во власти сладких воспоминаний, в порыве нахлынувших чувств, встали с мест и принялись обниматься. И, неряшливо зависнув над столом, задели полами курток стаканы с соком и опрокинули их.
Сок, растекаясь, оказался у края стола, грозя обрушится, подобно канадскому водопаду Ниагара, на мятые брюки заговорщиков. Участники застолья раскусив коварный план целебного напитка с гиком и хохотом повскакали с мест, отпрянули от стола и, схватив ещё полные фужеры с “Мартини” и тарелки с закуской, пересели на соседний свободный столик.
Тотчас же из-за стойки появилась, мило улыбаясь, размахивая полотенцем, хозяйка бара. Я хотел было извиниться перед ней, но она предпочла прибирать на столе стоя к нам спиной, и избавила нашу компанию от ненужных ей объяснений.
- Давай, вперёд, Ваагн! Ты только подготовься,- опять загорланили ребята.
- Знаешь, с какими трудностями мы встречаемся, вот и толкнешь историческую знаменательную речь с броневика, да такую, чтобы в зале рыдали и за сердце хватались.
- Только кепку не забудь.
- А где броневик-то возьмём?
- В музее истории я видел. Выкатим на пару часов. Бабки решают всё.
- Сталин говорил: “Кадры решают всё”. Не прав Йоська - не кадры, а бабки решают всё!
Ещё часа полтора ребята не могли угомониться.
“Что же лиха беда начало, - подумал я, и решил попробовать. - А почему бы и нет? Хуже не будет, а лучше возможно!”

93

На конференции яблоку негде упасть, приехали представители новой бизнес-элиты, предприниматели со всех областей и районов. Нужно отметить, что для многих приглашение на конференцию явилось приятной неожиданностью. Ведь, образно выражаясь, ещё вчера они, до предпринимательской деятельности, крутили баранки, грузили кирпичи на стройках, сторожили птицефермы и кроме окриков, брани, а подчас и матерщины ничего не слышали. А сегодня по имени отчеству величают приглашают, уважают.
Предварительно, перед конференцией, распространили слух, мол, обещано по путевке каждому, кто с пониманием отнесётся и “хорошо будет себя вести”, хотя в халявную путёвку мало кто верил.
Официальным кандидатом на должность руководителя новой организации совершенно случайно, оказался не кто-нибудь, а самый, что ни на есть, настоящий племянник лидера профсоюзов Армении Мартина Карповича Арутюняна, из небольшого армянского города Кафана, решившего продолжить свою карьеру в столице. Его персону, якобы, даже в ЦК КП Армении рассмотрели и одобрили.
Конференция началась, и ничего не предвещало возможных осложнений, отклонений от намеченного плана. Народ послушно сидел, дивясь своему присутствию в просторном грациозном зале с колоннами до потолка и широкими кольцами бронзовых люстр над головой; всё шло как по накатанной. Моё присутствие нисколько не смутило профсоюзных работников из аппарата Совпрофа, моих бывших сотоварищей, они суетились, пытаясь не замечать опального коллегу. И если обращали на меня внимание, то видели во мне лишь отработанную гильзу, вчерашний день; не испытывая при этом ни особой радости, и ни огорчения.
Для разогрева публики на трибуну выходили, сменяясь один за другим, подготовленные ораторы из числа профсоюзных активистов разных рангов, полов и вероисповеданий. Они соблазняли зал благими перспективами в случае рождения нового отраслевого профсоюза и соответственно, избрания лидером своего кандидата.
Затем, к основательно подготовленной аудитории выпустили, в смысле, пригласили к трибуне, стеснительного, неуклюжего мужчину лет сорока пяти. Тот не знал как вести себя перед собранием людей, коим надлежит определить его дальнейшую судьбу. С виду неплохой мужик, можно и в президенты, но вышел на трибуну и… дуб-дубом. Пребывая в полной растерянности, он всё что-то мямлил, не мог толком зачитать небольшой текст. Это разозлило и раззадорило меня. И я напрягся в ожидании своего часа.

Объявили выборы, и командированный на конференцию заместитель заведующего орготделом Совпрофа Армении Александр Арзуманян, в составе вспомогательной силы для обеспечения нужного результата, вскочил с места и торопливо зачитал по бумажке кандидатуру, имя племянника своего босса. Евгений Кожемякин, председатель конференции, распираемый удовольствием от ниспосланной ему возможности услужить боссу, для большей натурализации совершаемого действия, с деловым видом переспросил как зовут кандидата. И делая вид, будто бы слышит впервые, проговорил, якобы неизвестную ему, до этой минуты, фамилию вслух и вписал к себе в блокнот. Затем перебирая разложенные перед собой бумаги, скорее всего, машинально, очевидно, в уверенности, что зал и не отреагирует на эту фразу, произнес:
- Будут еще кандидатуры?
- Да! Есть! - вдруг загремело под потолком.
С места встал двухметровый красавец Георгий Серикян, которого мы с любовью Гевушем зовём , оглядел зал и, после небольшой паузы, произнёс:
- Я предлагаю внести в список Ваагна Карапетяна. Если нужно рассказать о нём, то я готов это сделать.
Генрих Сергеевич, заведующий орготделом, охнул от неожиданности и решил перехватить инициативу. Он понимал, что если я выйду к трибуне, то моё преимущество перед “родственником” станет вполне очевидным:
- Что касается Карапетяна, - приподнявшись с места, отпарировал он, - то наш актив его хорошо знает, давайте сразу перейдем к голосованию.
Определились сие мероприятие провести так называемым, открытым голосованием и выбирать по мере выдвижения кандидатур, то есть, в первую очередь, за кафанского парня. Зал не стал возражать, что окрылило Кожемякина и тот торжественно объявил:
- Кто за Константина Смбатовича Асланяна, поднимите руки.
Наступила гробовая тишина, ни одной поднятой руки.
- Уже можно голосовать, - не понял реакции зала председатель конференции.
Но народ продолжал смирно сидеть, как в кинотеатре, с усмешкой наблюдая за ступором делегированного самим боссом ответственного чиновника. Пять минут, десять. Пауза затянулась, сотрудники аппарата в недоумении, смотрят друг на друга в ожидании чуда, но, как известно, чудес не бывает, зал безмолвствует.
Когда стало невозможным продолжать игру в молчанку, Евгений Кожемякин, по всей вероятности, теперь уже проклиная в эту минуту всех и вся за то, что оказался в столь неприятном положении и все шишки, вполне очевидно, посыплются именно на него, нашел в себе силы продолжить: Он не стал терзать зал вопросами “Кто против”, ”Кто воздержался?” А сразу перешёл к обсуждению моей персоны, очевидно рассчитывая, что и в этом случае не окажется поднятых рук.
- Ну, и вторая кандидатура…- обреченно произнес он, сделал паузу и невнятно пробормотал:
- Кто за Ваагна Самсоновича Карапетяна, поднимите руки.
До сотни рук взметнулись вверх, некоторые, проявляя особое усердие, подняли обе руки.

Орготдел всем составом, возглавляемый заведующим Генрихом Геворкяном, вскочил с места и, подталкивая друг друга, направился к выходу, взвалив на плечи приунывшего Кожемякина завершение конференции и, главное, отчёт председателю Совпрофа о провале задания.
______
И так, ровно через 30 дней, уволенный с грубым нарушением трудового законодательства с должности заведующего орготделом профсоюза работников культуры, герой этого романа вырос сразу на две ступени, став председателем отраслевого профсоюза инновационных и малых предприятий.

 

94

Что и говорить, настолько стремительно мелькали события, что я не успевал осмыслить происходящее. Вот я уже не только председатель комитета, но и член президиума Совпрофа. А теперь - и постоянный участник встреч профсоюзного актива с министрами, премьер-министром и президентом Армении. При обсуждении социальных вопросов - я в парламенте. Правда, иногда по утрам, поднимаясь в здание Совета профсоюзов, я ловил себя на мысли, что меня тянет в свой старый кабинет, откуда меня с треском выгнали. Однажды я в задумчивости даже до двери дошел и, лишь не увидев на двери таблички со своей фамилией, понял, что не туда забрёл.
Но время берет свое - новая работа, новые заботы. Мелькают дни, как листочки на отрывном календаре. Незаметно пролетел год, такое ощущение, что я в ранге председателя нахожусь уже лет двадцать, что так было всегда и так всегда и останется.
Наверное, в ту пору, я являлся редким экземпляром абсолютно счастливого человека. Встречи на разных уровнях в городах и странах, поездки, в том числе и зарубежные, случались одна за другой. Некоторые встречи тут же забывались, иные запоминались надолго и делали мою жизнь более содержательной, а иногда и поучительной. Такой оказалась и история, происшедшая в словацком городе Кошице …

95. Бизнес.

Во время Международной профсоюзной конференции в этом городе ко мне подошел грузный мужчина и представился на ломаном русском языке:
- Янош Дюрица, предприниматель. Хотел бы предложить тебе сегодня вечером вместе поужинать.
- Пожалуйста, - удивившись столь неожиданному приглашению от незнакомого человека, ответил я.
Встретились в небольшом кафе. Едва уселись, как Янош, тепло улыбаясь, сказал:
- Каждый сам себе заказывает, но плачу я, это железно, - и без вступления заговорил о цели нашей встречи:
- Я - предприниматель, занимаюсь перепродажей сырья. Продаю всё: нефть, металл, дерево, стеклотару, я имею в виду бутылки, но только белого цвета, и куплю у тебя всё, что ты мне предложишь.
Я растерялся, но вида не подаю, с умным видом киваю головой. Янош продолжает:
- Ты мне предлагаешь сырье, указываешь объём - я ищу покупателя и сообщаю сумму, которую ты от этой сделки можешь получить.
- Да, интересно, - мычу я, - но у меня вопрос, - пытаюсь я прояснить картину происходящего, - почему вы именно меня выбрали в партнеры?
- А как же, – удивился Янош, - из гостей только ты один бизнесмен. Ты же руководишь профсоюзом инновационных и малых предприятий?
- Да,- согласился я и вспомнил, как после заседаний президиума, мои, так называемые, подчинённые, члены президиума, разъезжаются на своих шикарных машинах, а я, руководитель, коротаю время на троллейбусной остановке.
И тут же мне пришёл на память один мой знакомый - директор металлургического завода из Днепропетровcка, Роберт Мангасарян.
На одной из встреч он посмеиваясь говорил :
- Чего ты спишь, зарылся в своем кабинете?! Люди деньги делают, а ты глазами хлопаешь, подключайся. Мой завод - к твоим услугам, ищи покупателей.
- Как не спать - я знаю, а как покупателя искать - ума не приложу, - ответил я тогда ему.
Помню, как Роберт с сожалением посмотрел на меня и махнул рукой.
- А арматура вас заинтересует? - поинтересовался я.
Янош встрепенулся:
- Как раз англичане просят, им две тысячи тонн нужно, - затем переспросил: - Из Армении?
- Нет, из Украины.
- Ещё лучше, - обрадовался Янош, - с армянами так тяжело договариваться.
На том и порешили. На радостях пришлось спиртное дозаказывать, потом повторили ещё раз. А на прощанье долго обнимались и, как и положено едва стоящим на ногах мужчинам, клялись в дружбе и верности друг другу.
Уже из Еревана я позвонил Роберту, рассказал о предложении.
- А тебе что-то перепадёт?
- Вроде обещали.
- Ну, смотри, не прогадай, хотя уже хорошо, что начинаешь. А там во вкус войдёшь. Передай твоему другу мой телефон, я с ним определюсь.
Я тут же связался со Словакией, сообщил номер телефона Роберта, но меня несколько озадачило то, что Янош как-то напрягся и только после небольшой паузы ответил:
- Через неделю дам знать, как и что там получается.
Дней семь я вздрагивал от каждого телефонного звонка, потом эта история подзабылась в суете, а месяца через два в трубке послышался голос Яноша:
- Это Ваагн?
- Да, Янош, он самый! - вскрикнул я.
- Ваагн, мы договорились, я беру десять тысяч тонн. С тонны по два доллара тебя устроит?
Я молчу, потому что не могу сообразить, сколько это будет - по два доллара с десяти тысяч тонн. Получается двадцать тысяч долларов, но это же нереально. Неужели вот так, запросто, можно получить двадцать тысяч долларов?
Янош прерывает мои размышления:
- Понимаю, что это небольшая сумма, но я уверяю тебя, что все просчитано, и это максимум того, что я могу тебе предложить.
– Хорошо, договорились, - после небольшой паузы соглашаюсь я.
- Как только заключу сделку - дам знать, - повеселев, сказал Янош и положил трубку.
Прошло еще с полгода. Я не звоню ни Роберту, ни Яношу. Зачем? Какой смысл?
И вдруг неожиданный звонок:
- Привет, Ваагн. Я деньги получил и готов рассчитаться. Куда их перечислить? У тебя есть валютный счёт? Если нет, то могу в любом швейцарском банке открыть на твое имя.
Перед глазами возникает картина: вот я, непонятно каким образом оказавшись в Швейцарии, захожу в банк, показываю какую-то разрисованную бумагу от Яноша, а банковский служащий, с удивлением глядя на нее, просит меня освободить помещение...
- Янош, мне как раз нужно опять в Словакию. Заеду к вам. Так что перечислять никуда не надо, оставьте пока у себя.
- Хорошо, как только купишь билет, дай знать, я тебя встречу.
Положил я трубку и думаю: «Зачем мне в Словакию ехать, чего это я ляпнул? Двадцать тысяч долларов. Кто мне их даст? И зачем?
Ну, приеду, подойдёт ко мне в аэропорту какой-то пацанёнок и скажет, что Янош срочно уехал в Индию или Китай на два месяца или на полгода. И что тогда делать? Не солоно хлебавши обратно тащиться?»
В те дни в моём кооперативе дела шли лучше некуда, до позднего вечера вымпелы штамповали, так вот я, имея ещё и бутик в торговом ряду и пару столиков на рынке, за год с трудом десять тысяч долларов наскрёб, а тут сразу двадцать тысяч. Янош блефует, это ясно, но как бы почувствовать это, убедиться и оставить глупую затею с поездкой?
Через несколько дней звоню ему в Кошице. Янош поднимает трубку:
- Уже едешь?
- Нет, вот в Москву собираюсь, а оттуда уже к вам.
- Ну, как билет купишь, дай знать.
- Я просто уточнить хотел, в это время вы будете в городе? Поездки не намечаются?
- Нет, я на месте, редко выезжаю, больше по телефону.
- Договорились, из Москвы перезвоню.
«Теперь еще и Москву приплёл, - смеюсь уже сам над собой, - хотя из Москвы в Словакию на поезде дешевле. Если я Яношу из Москвы позвоню, то он поймет, что я реально еду и дрогнет. Тогда одной поездкой в Москву и ограничусь».
Следующий звонок Яношу:
- Янош, я уже в Москве.
- Догадался по коду. Когда к нам?
- Сейчас за билетом поеду.
- Как купишь - звони.
Потащился я на вокзал:
- Вот влип, так влип.
Стою в очереди, то посмеиваюсь, то головой мотаю. Со стороны посмотреть - настоящий псих из больницы сбежал. Бывает, время в очереди долго тянется, а здесь, и глазом не успел моргнуть, как у кассы оказался.
Что делать, купил билет.
Опять звоню Яношу.
- Билет купил. Решил поездом ехать, чтобы вам за город не тащиться встречать меня в аэропорту.
- Разницы никакой нет, Ваагн. Твой поезд, насколько я знаю, в четыре утра по графику прибывает, но в последнее время они постоянно опаздывают. Поэтому запиши номер телефона моего водителя, с вокзала позвонишь, он рядом живет, минут через десять будет у тебя.
«Ну вот, началось - сначала говорил, сам встречать буду, а теперь - водитель, которому еще и предварительно позвонить надо. Но отступать поздно, половина пути пройдена. По крайней мере, появится хорошая возможность всю оставшуюся жизнь над собой смеяться», - стал я ухмыляясь рассуждать.
В поезде в моем купе оказались попутчики с огромными баулами, челноки по-нашему. Один я с небольшим портфелем. Они мне:
- Таможня скоро, пару сумок на себя возьмите... А я не рискнул, мало ли что там у них спрятано, потом беды не оберёшься.
И, как оказалось, зря: таможенники-то с ними быстро разобрались, особо и не придирались, а на мне остановились, причём основательно.
Где это видано, чтобы армянин, да без коробок?! Тут что-то не то... Стали меня при всем честном народе обыскивать да ощупывать. Женщина в голубой фуражке и с такими же погонами все карманы мои вытряхнула, без признаков смущения рукой между ног у меня шарит, что-то ищет. Попросили снять ремень, обувь, каблуки отдирают, ужас. Я очередному таможеннику:
– Что вы обувь портите, как ходить-то я буду?
Он злобно смотрит и усмехается. Эти ушли, стоим полчаса. По вагону пронеслось: обнаружили злостного контрабандиста. Пришла новая бригада.
– С какой целью едешь?
– Гулять еду.
–На пятьсот долларов не особо разгуляешься.
– У меня друзья богатые, к ним еду.
– Ну- ну.
И по новой: - Зачем едешь?
Я не выдерживаю:
– Зачем еду? Потому что дурак, безмозглый дурак! Вот зачем. Вы не видели дурака, нет? Вот смотрите, перед вами стою!
После этого от меня отстали. В общей сложности, из-за меня, поезд на сорок пять минут задержался, соответственно, позже и прибыл.
С привокзального автомата позвонил по номеру, оставленному Яношем, никто не отвечает. Набираю ещё раз и ещё... По десять, по пятнадцать гудков - тишина.
Минут через десять снова набираю, то ли с четвертого, то ли с пятого захода дозвонился, заспанный голос ответил:
– Простьите менья, я скоро буду.
Пятнадцать минут, двадцать, полчаса... Но вот на сороковой минуте ко мне улыбаясь, как на свадьбе, подходит молодой парень:
– У менья машина плохо работает, задержался.
Уже в машине водитель сказал, что мы едем в офис, там можно будет выпить кофе, в холодильнике есть бутерброды,
Янош позже подъедет. Оставил меня у подъезда, а сам умчался.
Я приготовил кофе, достал пару бутербродов, они оказались на удивление свежими: с зеленью и вкусной приправой. Пришлось еще два бутерброда экспроприировать.
Жую бутерброды и думаю: «А что дальше? Наверняка тотже водитель сейчас зайдёт и скажет, что теща заболела или дед окочурился, или сын в беду попал, ночью не пришел домой, вот только сообщили, и Янош срочно вылетел, выехал, пополз, в общем, нет его и неизвестно когда будет».
Так прошел час, второй на исходе... Нервы, нервы. Только бы сердце не лопнуло от всей этой неизвестности. А на рабочем столе постоянно надрывается телефон, значит, в это время Янош уже на месте бывает.
Тянет трубку поднять, словно тут же разгадку получу, да что толку. Наконец-то открывается дверь и заходит... неизвестный мужчина.
Сердце ёкнуло: пришел сообщать то, что мне ещё в Ереване было известно.
Он оглядел меня с головы до ног, выдержал паузу, словно бы продумывая, с какого конца разговор начать:
– Я сразу догадался, кто ты. Янош о тебе мне рассказывал. Я его брат двоюродный.
«Ну, а дальше-то что?», - подумал я про себя и, улыбаясь, встал, протянул ему руку:
– Ваагн.
– Марек, очень приятно.
Я, на правах временного хозяина, предложил ему пройти к креслам у журнального столика. Он опустился в кресло, достал портсигар, открыл его. Я опередил его намерение предложить мне сигарету.
– Спасибо, я не курю.
– Тогда и я не буду, - сказал Марек и убрал портсигар, - тут вот какое дело, - начал он, - мне вчера вечером позвонил Янош...
«Это конец», - понял я и устало опустил голову...
Бывают в жизни минуты, когда тебе кажется, что время остановилось, всё замерло, и тебя, потерявшего почву под ногами, уносит куда-то ветер вечности. И только шум в ушах, и мелькание звёзд. И напрасно ты силишься вернуться к действительности, ведь даже на вопросы «Кто я?» и «Где я?» ты не в силах ответить. Тебя все дальше и дальше затягивает бездонная пропасть.
Ты чувствуешь только своё безвольное тело и путаницу в голове. Ты расслаблен настолько, что вполне осознаешь бессмысленность своих потуг и опустив руки медленно угасаешь...
Но вдруг отворилась дверь, и в комнату не вошёл, ворвался Янош Дюрица и со словами:
– Извини меня, Ваагн, - полез обниматься:
– Я на вечер заказал русскую баню, там с моими друзьями познакомишься, - присел на край дивана и, не давая мне опомнится, затараторил:
– Очень интересное дело: компания НПК “Веста” хочет взять в аренду на двадцать пять лет самолет Ту-134. Напрямую очень дорого. А вам, советским предприятиям, на пятьдесят процентов дешевле получается. Если ты арендуешь его, а затем нам передашь, то тридцать процентов от сделки наши, каждому по пятнадцать. Это будет, сейчас я скажу сколько долларов, - он подошел к рабочему столу и стал искать калькулятор.
– Кстати о долларах, - без какой-либо надежды, пытаясь справится с волнением, обратился я к нему, - где моя доля?
– Твоя доля? – Янош удивленно посмотрел на меня, пытаясь понять о чём идёт речь. Но через несколько секунд, он поморщившись, встряхнул головой, укоряя себя за неоправданную забывчивость и успокаивая меня взглядом, воскликнул,- сейчас, сейчас!.
Подошел к сейфу, рванул на себя железную массивную дверь и начал рыться в бумагах, перебирать листочки, иногда, просматривая их. Затем тяжело вздохнув и качая головой, очевидно, неудовлетворенный результатом поиска, принялся перекладывать с полки на полку папки, амбарные книги, блокноты.
Это продолжалось бесконечно долго, он стал нервничать и что-то бормотать на своём родном, на словацком. Видимо, отчаявшись найти нужное, решил выгрузить содержимое сейфа на рабочий стол. На столе выросла разношерстная куча бумажных изделий, часть посыпалась на пол. Тут Янош стал откровенно чертыхаться и, всё более раздражаясь, выскабливать из сейфа оставшиеся бумаги.
Ещё пару резких, судорожных, отчаянных движений - он обмяк, загадочно улыбнувшись, посмотрел в мою сторону. Затем просунул руку в глубину сейфа и с нескрываемым удовольствием выгреб оттуда две пачки сто долларовых купюр, упакованных банковской лентой. Подошел ко мне и положил их передо мной, на отполированную до блеска поверхность журнального столика. Вернулся в свой угол и продолжил искать калькулятор, попутно забрасывая в сейф рассыпанную по полу макулатуру.
Я застыл, во рту запершило. Намереваясь прочистить горло, я негромко пару раз прикашлянул, затем от усталости и охватившего напряжения, преследовавшего меня уже который день, обмяк и небрежно развалился в мягком кресле, но, заметив насмешливый взгляд двоюродного брата Яноша Марека, который, сдерживая ухмылку, следил за моим поведением, схватил чашу с остатками уже холодного кофе, допил в два глотка каштановую горькую смесь и обратился к хозяину кабинета:
– Янош, я очень устал, можно мне сначала в гостиницу, немного в себя приду, а потом обсудим твое предложение.
– Хорошо, конечно, - улыбнулся Янош, - ты опять в Глории?
Я кивнул головой.
– Марек, подбросишь?
Как бы нехотя, двумя пальцами, я переложил обе пачки денег в наружное отделение портфеля, ни то, что не пересчитывая, даже не глядя на них и встал вслед за Мареком.
Гостиница, как оказалось, находится недалеко, рукой подать, минут десять пешком, так что толком и усесться в комфортном “Dodge” не успел, как Марек притормозил и на прощанье, протягивая мне руку, сказал:
– Янош честный человек, зря ты волновался.
Затем добавил:
– Я к трём часам заеду, хочу пригласить тебя на обед, а вечером в шесть - в русскую баню.
– Спасибо, Марек… просто вымотался в дороге, – стал я отнекиваться, – на таможне шмонали, причем и те и эти… А так, чего мне волноваться-то? - стараясь, как можно спокойнее выглядеть, сбиваясь и волнуясь заговорил я, хотя понимал, что неубедительно выгляжу.
Слишком неожиданным для меня оказалось замечание Марека, вот и не успел перестроиться на нужную волну, чтобы бодрым голосом, уверенно отрапортовать:
" О чем-это ты Марек, да я нисколько и не сомневался, - при этом не забывать похлопывать Марека по плечу и снисходительно улыбаться, - чтобы из-за каких-то двадцати тысяч волноваться? Смешно...”
Да, таким тоном произнести, чтобы он окончательно оконфузился, этот Марек, понимая, что зря затеял нелицеприятный разговор.
Такие мысли копошились в моей голове, когда я уставший, измотанный не столько длительной поездкой, сколько напряжением последних дней и часов, поднимался по ковровой дорожке к себе в номер.
_______
Захлопнув за собой дверь, я первым делом вытащил обе пачки долларов, бросил их на аккуратно застеленную постель. Сел напротив в небольшое кресло и долго, мучительно долго смотрел на них.

96. Русская баня

Русская баня!.. Сколько приятных минут, часов и дней для каждого, понимающего смысл жизни, добропорядочного гражданина, кроется под этими словами. Не счесть интересных историй, услышанных и рассказанных, притч, басен, нравоучений, спетых песен и других жанров литературного творчества, посвященных русской бане. Час, проведенный в сауне, да в хорошей компании, я бы приравнял к году учебы в университете!
Ведь, когда наступает долгожданный час, которого ты с нетерпением ждешь; отсчитываешь дни, минуты, то находишься в состоянии радостного, непонятного неискушенному читателю, возбуждения.
Наскоро скинув с себя одежду, с замиранием сердца, осторожно входишь в хорошо растопленную баню, и оказываешься во власти полного умиротворения и безграничного блаженства, пропитанного сухим, горячим воздухом, насыщенным ароматом эвкалипта и другими целебными травами .
Париться начинаю я обычно с малого, навевая веником на себя горячий воздух и слегка касаясь им своего тела. Постепенно, привыкая к жару, вхожу во вкус, усиливая удары веником, - и начинается настоящая битва, описанная в исторических романах известных классиков, только у меня в руках не меч, а веник и удары я наношу не по телу мифического противника, а по своему, конкретному. Эх ! Какое же это удовольствие!
Не стала исключением и русская баня в словацком городе Кошице.
Янош, проявляя завидное красноречие, представлял меня своим друзьям, расхваливал и местную братию, с особым смаком отхлёбывающих пиво в импортных банках, и отечественного производства в тяжёлых стеклянных бутылках.
Хорошо, когда рядом есть товарищ, но если и один ты придешь в русскую баню - не беда, напарник тут же нарисуется и для начала сам предложит похлестать тебя веником, а затем уже с чувством исполненного долга сам вытянется на деревянной полке…
На дальней скамейке, облокотившись о мокрую облицованную кафелем небесного цвета стенку, отдыхал мужчина с мужественным суровым лицом древнеримского гладиатора.
- Он из Риги, состоятельный человек, - указав на него сказал Янош: - хотел бы поговорить с тобой.
Мы направились в его сторону. Рижанин отрешенно рассматривал моющуюся братию, и, судя по рассеянному взгляду, пребывал в подавленном состоянии. Заметив нас,"гладиатор" тяжело поднялся и направился в нашу сторону. Он отличался от остальных “членов бригады Яноша”, олимпийским спокойствием, размеренными движениями.
Рижанин протянул руку и коротко представился:
- Давид.
Затем, после небольшой паузы, которую провел в сомнениях стоит ли дальше “раскрывать свои карты” добавил:
- Я из Риги.
- Ваагн. Ваагн Карапетян. - Также коротко представился я.
- Ну, вы тут потолкуйте, а я там подсуечусь, - сказал Янош и отправился на кухню, где двое молодых парней накрывали на стол.
Мне показалось лицо Давида знакомым.
- Вы, Кудыков?
- Да, - удивлённо вскинул брови Давид.
- Вы выступали в Малом зале Союза писателей?
- Несколько раз.
- Я вас помню, - улыбнулся я, - и еще там в буфете работала Миля... Потом она исчезла, и как мне сказали…
- Что я вляпался?
- Нет, просто…
- Вляпался, вляпался. Пока всё ок, у нас две девочки, чудные красатули.
- Это самое главное.
Давид с недоверием покосился на меня, - Живу в атмосфере постоянного ожидания подвоха с её стороны, вот что плохо.
- А на меня она произвела хорошее впечатление, зря вы так.
Мой новый знакомый усмехнулся:
- Что-то в ней кипит, вроде как к прыжку готовится. Ну, не будем о мирском и грустном. А я один выступал или с Абрамовым?
- Вы были один.
- Значит это моё второе выступление, после которого-то и зарубили мою книгу.
- Да, я помню, там было вроде бы стихотворение о Ленине...
- Не только это, - сокрушаясь, вздохнул Кудыков:
- И так несколько раз, давал слово держать себя в рамках и настраивался на это, но в ходе выступления, либо кто-нибудь подзадорит, сковырнет меня с колеи, либо сам в азарте планку перегну. Ну, и в итоге, трижды снимали мою книгу.
Мне не терпелось отправиться в парилку, и я головой кивнул в сторону исходящей паром двери.
- Не возражаю, - согласился Давид и мы нырнули в жаркое пекло.
Для начала я предложил Давиду лечь на живот и двумя вениками стал безжалостно похлёстывать его от плеч до самых щиколоток. Давид кряхтел и охал, но терпел. Веники обжигали кожу, я окунал их в холодную воду и продолжал хлестать, Давид не выдержал, соскочил с настила:
- А ну, теперь ты ложись!
И принялся с особым азартом лупить и разминать моё тело. Наконец, поочередно отутюжив друг друга, мы скатились с полки, побросали рукавицы и с наслаждением издавая дикие вопли, прыгнули в бассейн с холодной ледяной водой. Укутавшись в большие махровые полотенца прошли в предбанник, откуда доносился потрясающий запах шашлыка...
Спустя годы я узнал, что опасения Давида Кудыкова оказались не напрасными, его супруга, после того как они перебрались на постоянное место жительства в Англию, обвинила Давида во всех смертных грехах, отсудила все имущество, и его, бездомного, приютил советский диссидент Владимир Буковский. 

97. Развал СССР. Причины.

Нет, моего имени нет в списке людей, предвидевших исчезновение с карты мира самой крупной по территории страны. Я не пишу - державы, так как в моём понимании в слово “держава” впрессовано несколько обязательных условий, которыми наша страна не обладала. Для меня, как и для многих наших граждан стихийный развал страны не принёс ни спокойствия, и ни удовлетворения. Не удалось цивильно разойтись. Вместо условных границ, отмеченных пунктирной линией на школьной географической карте, между республиками выросли стены из ненависти, злобы, отчуждения, а в некоторых случаях - бетонные столбы и противотанковые рвы.
Что и говорить, пережитое нами нервное потрясение оставило неизгладимый след в каждом из нас, прожившем немалую часть своей жизни в той стране.
Многие до сих пор пытаются разобраться, понять причину, что привело к распаду «страны советов».
Редкое застолье или выступление с трибуны обходится без обсуждения этой темы.
Аналитики, титулованные и не очень, продолжают публиковать большие статьи, в которых легко и свободно жонглируют цифрами, фактами. Простым, понятным любому обывателю языком, показывают, как нужно было рулить, чтобы не занесло на повороте. Невольно задаёшься вопросом: «А где же вы были до того как?..»
Хотя, может быть, действительно, к их голосу, как утверждает практически каждый «пророк», никто и не прислушивался. Кто его знает?
Во всяком случае, я склонен верить им, так как, работая чиновником среднего уровня, не раз сталкивался с ситуациями, когда власть игнорировала очевидные промахи, подчас приводящие даже и к большим финансовым потерям.
И это вызывало удивление ещё и потому, что от низовых звеньев ежеквартально, а то и помесячно требовались в обязательном порядке среди прочей информации, критические замечания и предложения, которые обильной рекой текли вверх, в общий котел. И, очевидно, какой-то особый МОЗГ (в смысле НИИ) должен был их перерабатывать. Помнится, особенно усердствовали комсомольские, профсоюзные и партийные органы. Да и другие общественные организации пытались не отстать.
Никому неизвестно, сколько тонн бумаги было израсходовано, рабочего времени убито, сколько последовало понижений по служебной лестнице, в наказание за недобросовестное выполнение вышеуказанных требований.
Но, в конечном итоге, государство все же развалилось. Так что же послужило причиной? Если саботаж — то зачем? Если взятка — тогда в каком размере? Просто халатность? Просто неумение?..
Попробую и я внести свою скромную лепту в общий поток мнений и догадок; расскажу о случае, произошедшем со мной. Прояснит ли это картину? Не знаю. Не уверен. И тем не менее…
Пару лет назад в моей повести “Девичья башня-2025” , в которой я соединил фантастику с действительно имеющими место быть событиями, я попытался в уста главного героя вложить основные тенденции, приведшие к известному печальному концу нашей необъятной и всемогущей, как нам казалось, страны. Но в повести мои размышления строились на гипотетической основе, а теперь я хочу на реальном примере показать одну из проблем, с которой сталкивалась советская власть и которую решить не то что не могла, а сложилось мнение, просто не хотела. Но вот почему ? Мне и до сих пор неясно.
А теперь о “лакмусовой бумажке”, подтверждающей вышесказанное.

98. Герои, которых не было.

16 апреля 1934 года постановлением ЦИК СССР было учреждено звание «Герой Советского Союза», спустя три года указом Президиума Верховного Совета СССР с 1 августа 1939 был введен особый отличительный знак - медаль «Золотая Звезда».
Чтобы, к примеру, шёл человек по улице и глядя на звёздочку на его груди было понятно, что у него в кармане имеется удостоверение о присвоении ему звания Героя Советского Союза.
Повторяю для особо одарённых. Чтобы не тыкать "корочкой" каждому любопытному в лицо и придумали нагрудный знак - звезду - есть на груди звезда, значит Герой идёт! Обратите внимание, как озаглавлен Указ: «О дополнительных знаках для граждан, удостоенных высшей степени отличия — звания «Герой Советского Союза».
То есть, медаль «Золотая Звезда» изначально была учреждена лишь как дополнение к званию, не более, и ошибается тот, кто отождествляет медаль «Золотая Звезда» со званием «Герой Советского Союза».
Например, известным летчикам Михаилу Водопьянову и Валерию Чкалову, получившим звание «Героя Советского Союза» соответственно в 34-м и 36-м годах, были присвоены звания и вручены лишь ордена Ленина.
Только после 39 года к званию Героя Советского Союза стала прилагаться еще и медаль «Золотая Звезда». Выпускники высших и средне-специальных учебных заведений также получали отличительные знаки, так называемые «ромбики» или «гробики», но эти знаки были всего лишь дополнением к диплому. Никто ведь не додумался вручать вместо дипломов, окончившим второй ВУЗ только эти знаки отличия.
Это уяснили, а теперь полистаем несколько страниц нашей истории и увидим, что путаница началась с того дня, когда белорусскому лётчику Сергею Ивановичу Грицевцу дважды присвоили одно и то же: 22 февраля 1939 года ему за участие в гражданской войне в Испании, за исключительные заслуги (как сказано в Указе) было присвоено звание Героя Советского Союза. Затем эскадрилью, в которой служил С. И. Грицевец, перебросили в Монголию. И на родине Чингисхана и его славных потомков Сергей Иванович совершил поистине беспримерный подвиг: 26 июня, во время боя под Халхин-Голом, он, увидев, как самолет командира В. Забалуева упал далеко за линией фронта на японской территории, не раздумывая, посадил свой И-16 недалеко от разбитого самолёта, забрал командира и доставил в часть.
Действительно потрясающий подвиг белоруса должен был быть по достоинству оценён. За спасение своего командира от плена и другие героические поступки 29 августа 1939 года майору авиации Грицевцу, не особо думая о последствиях, присвоили звание Героя Советского Союза во второй раз. Вместе с Г. П. Кравченко они стали первыми, кого именуют дважды Героями Советского Союза.
Удивительно и непонятно, ведь звание, исходя из здравого смысла, дважды не присуждается.
Никому, слава Богу, не пришло в голову присваивать, каким бы ни был талантливым художник или артист, звание народного художника или артиста во второй раз.
Но уже в ходе II-ой Мировой войны укоренилась практика - за каждые 20 сбитых самолетов немецко-фашистских захватчиков присваивать звание Героя Советского Союза.
И вот летчик-истребитель Александр Покрышкин в 1943 году сбивает более 40 самолетов противника. Ну, понятно, за первые 20 он получает звание «Героя Советского Союза».
А затем объявляют, что он еще раз получает то же самое звание.
И пошло, и поехало. Все мы помним «звездные дожди» эры покорения космоса… Полеты, как сегодня выясняется, совершались в большей степени в рекламных целях, но космонавты с завидным постоянством за каждый полет получали по звездочке. Или вспомнить «героическую эпопею» Леонида Брежнева (шутят, что он умер на операционном столе, когда ему грудь расширяли, чтобы побольше орденов и медалей поместить).
В то же время Иосиф Сталин, который не менее Климента Ворошилова с Семеном Буденным, любил красоваться перед молоденькими балеринами Большого театра, щеголяя своими усами да ладно скроенной формой с погонами генералиссимуса и мог бы усыпать свою грудь достаточным количеством звезд, скромно разместился в списке героев, имевших по одной звёздочке “героя”. Понимал, что не легитимно это. Как бы я к нему ни относился, вынужден признать, что дураком он не был.
Недавно я обнаружил еще одну несуразицу: то ли Указ, то ли положение, подписанное командующим ВВС Красной армии, маршалом авиации Новиковым. В этом указе добросовестно расписано, за какое количество сбитых, изуродованных самолетов и другой техники противника какое звание присуждать. Здесь указана другая цифра, за первые 10-15 самолетов присуждать звание Героя Советского Союза. Это положение вызывает ряд вопросов. Например, если звания присуждает Президиум Верховного Совета, то как может командующий одного из родов войск указывать, по сути, руководителю государства за что и как присуждать звания? Ну это к слову.
А теперь давайте посмотрим, как осуществлялась на практике эта не легитимная акция, повторные, якобы присвоения “Звания Героя СССР”. Как в отделе наград и поощрений Верховного Совета СССР ухищрялись, чтобы и “волков накормить и овец целыми оставить».
При награждении в первый раз обнародовали Указ о присвоении звания «Героя Советского Союза», который выглядел так: «Присвоить звание «Героя Советского Союза» с вручением «ордена Ленина» и медали «Золотая Звезда». Всё логично, не придерёшься.
А во второй раз Указ выходил уже в иной редакции: «Наградить Героя Советского Союза орденом Ленина и второй медалью «Золотая Звезда» и ни слова о присвоении звания ГСС. Особо подчеркиваю, обратите внимание, о присвоении повторно звания Героя Советского Союза в данном указе речь не идет.
В первом случае вручали медаль «Золотая Звезда», а во втором награждали этой же медалью. В чём тут разница, убей, не пойму. В дальнейшем счастливчик в миру считался дважды Героем Советского Союза, хотя об этом в Указе нет ни слова.
Сомневающиеся могут обратиться к архивам.
Таким образом, я утверждаю, что в СССР не было ни одного Героя, получившего это звание более одного раза.
Cогласитесь, не к лицу государству, занимавшему одну шестую часть планеты, с его многомиллионным населением, обладающим колоссальным научно-техническим потенциалом иметь несовершенные законы, принимать непродуманные, логически необоснованные решения.
Но самое интересное кроется в том, что решение этого вопроса лежало на поверхности.
Необходимо было не словоблудием заниматься, а учредить новые звания «Дважды Герой Советского Союза», «Трижды Герой Советского Союза », «Четырежды Герой Советского Союза», а если завтра появился бы герой, который был бы достоин еще более высокой чести, (что делать?!), пришлось бы учреждать новое звание.
Ведь невозможно присуждать то, чего нет.
А в Указе в этом случае заменить лишь первую букву, к примеру, в слове «дважды» на заглавную. И все выглядело бы следующим образом. «Герою Советского Союза присвоить звание «Дважды Герой Советского Союза» с вручением второй медали «Золотая звезда» и ордена Ленина». И не было бы проблем. Но моими устами да мёд пить...

 

100. Вице-мэр города Еревана

А как обстоят дела на моей Родине , в Армении в постсоветский период, когда, казалось бы - свершилось! Страна Советов окончательно распалась, и Армения впервые за последние семь веков, обрела независимость.
Как показали дальнейшие события, правопреемники унаследовали не только территорию, но и удобную для руководящих органов форму правления, которая позволяет в ущерб государственным интересам набивать собственные карманы, когда туманный, и ни о чём не говорящий, но главный лозунг страны “Пролетарии всех стран, соединяйтесь!” сменили на более откровенный “Что хочу, то и ворочу и никто мне не указ!”, как более соответствующий основным принципам построения новой власти.
Итак, чиновники теперь уже бывшего политического эшелона разбежались кто куда: кто встал в очередь за пенсией, кто помчался в другие страны за новым гражданством, а кто отправился на дачу цветы поливать, да о прошлом горевать.
Коммунистов свергли и «молодая гвардия», дорвавшись до власти, в первую очередь стала… грабить. Да, да грабить!
И это неудивительно, ведь в кабинеты нового армянского правительства вселился голодный, в прямом смысле этого слова, люд: работники информационных центров и курсов повышения квалификации, методисты из дворцов пионеров и домов культуры и прочих сотрудников НИИ, жилых домов и общежитий...
И как не грабить, не набивать свои карманы скажите, когда в одночасье появились такие возможности, а в кармане - пусто?! Посудите сами, ведь теперь только рабочие столы превышают размеры комнат, в которых они когда-то по 3-5 человек ютились.
С приходом новой власти, в первую очередь, как у иллюзиониста Дэвида Копперфильда в стране, стала исчезать государственная собственность. Пользуясь неточностью формулировок, переписывались ведомственные, а значит, ничьи строения на себя. А далее занялись “мелочёвкой”, со стен центральных гостиниц поисчезали полотна известных художников, в кинотеатрах и других общественных учреждениях вместо литых бронзовых люстр филигранной работы остались только почерневшие провода с лампочками, засиженными мухами. Да что там люстры, мостовую стали разбирать для дачных участков!
Вот в это смутное время и попал под раздачу Музей природы Армении. Надо сказать, единственный на Южном Кавказе.
В свое время, а точнее в 1952 году, под музей отвели полуразвалившееся здание иранской мечети и ряд ближних построек. И теперь, чтобы восстановить отношения с соседней страной, новое правительство приняло, в принципе, правильное решение - передать здание мечети в распоряжение иранского посольства, а остальные принадлежащие музею, не имеющие религиозных корней строения... разошлись по рукам.
Памятуя многолетнее нытье руководства музея в устном и письменном виде о необходимости дополнительных площадей, власть предержащие совершили опрометчивый поступок, пообещали в строящемся в центре столицы элитном здании выделить под музей территорию, превышающую бывшую в два раза.
Опрометчивый потому, что в этом здании квадратный метр стоил баснословных денег, и охотников до этой территории - только свистни. А впустить туда музей означало остаться с шишом в кармане.
Но это наши размышления, простых смертных, так сказать. А мы, как простые смертные, и ошибаться можем. Поэтому проследим как дальше развивались события.
Власть пообещала, и работникам музея ничего не оставалось как только радоваться и пару месяцев потерпеть. Экспонаты перенесли в ближайшую школу, с неохотой выделившую несколько классов. (Хотя, что мешало сначала здание достроить и за музеем закрепить, а затем экспонаты выбрасывать?)
Однако, прошло лето, второе, третье, а музей продолжал на правах бесправных квартирантов ютиться в школьных классах. Пока строили и перестраивали элитное здание, не одно правительство сменилось. Новыми хозяевами респектабельных кабинетов становились не менее голодные люди, не считающие ни своим долгом, ни своей обязанностью выполнять решения прежних правителей.
Лет эдак через пять-семь, экспонаты, чучела животных и птиц, загруженные под потолок без соответствующего ухода, стали гнить, разлагаться. По школе распространился тлетворный запах. Но школьники освоились: проходя мимо классов с непрошеными гостями, зажимали ноздри пальцами, так что особого дискомфорта не испытывали.
Сотрудники же музея разместились в школьном коридоре напротив «своих» классов. Они добросовестно приходили «на работу», желали друг другу доброго утра, бесцельно слонялись по школьной территории, рассказывали светские новости в ожидании, когда же о них вспомнят очередные представители городской власти.
Именно в эти дни судьба свела меня с директором музея Норой Арутюнян. Она-то, со слезами на глазах, и поведала мне всю эту историю.
После недолгого обсуждения мы решили действовать сообща: подготовили коллективное письмо в трех экземплярах от имени Федерации независимых профсоюзов Президенту Армении, Премьер-министру Армении, Парламенту Армении. Под каждым собрали более пятисот подписей. И стали ждать, довольные собой, ожидая многостраничные извинения и положительный ответ
И действительно, через несколько дней от каждого адресата пришло уведомление о том, что письмо переслано в распоряжение мэрии города Еревана и что, соответственно, ответа следует ждать именно оттуда и, вероятно, недолго. А вскоре пришла депеша и от правителей города, в ней с сожалением сообщалось, что поднятый нами вопрос находится вне компетенции ереванской мэрии, а поэтому они ничем помочь не могут. Да и приписка, мол, вице-мэр господин Ароян приглашает нас к себе на аудиенцию - желает пообщаться. Мы с Норой, директором музея, как прочитали о желании высокопоставленного лица с нами пообщаться, вроде и не заметили содержания первой части письма и окрыленные, уверенные в положительном решении вопроса, помчались в указанное время в мэрию.
Но увы. Вице-мэр, как и положено большому начальнику, встретил нас холодно и, стараясь не замечать меня, набросился на побледневшую от страха директрису, стал ей что-то энергично объяснять, доказывать, иногда стыдить и советовать. Рекомендовал реже жаловаться на жизнь, так как и у них самих не всё так сладко, как со стороны кажется.. Он говорил без умолку, ужасно жестикулируя, то повышая голос, то переходя на шепот, не давая ей опомниться, а мне вклиниться в этот, дышащий гневом и возмущением за многострадальный музей монолог. Среди прочего, он не терпящим возражения голосом, сообщал нам о том, что, оказывается они (власть): «недосыпая и недоедая... все свои силы... на благо жителей столицы, невзирая на насморк и дождливую погоду, серию поражений ереванской футбольной команды «Арарат», делают максимум возможного, а мы, неблагодарные, дальше своего носа не видим...»
Наконец, минут через сорок он выдохся, и я робко, как в школе, поднял руку:
- Можно мне?
Тот, наконец, решил заметить моё присутствие и напрягся в ожидании.
- Господин Ароян, мы-то наши письма не вам отправляли.
Ароян, выражая удивление, приподнял брови вверх.
- Первое мы послали Президенту, второе - Премьер-Министру, а третье - членам Парламента. Так ?
Ароян после небольшой паузы осторожно кивнул.
- А они перенаправили все наши письма вам. Верно?
- Да, - наконец он подал голос .
- Вы нам ответили, что решение этого вопроса находится не в вашей компетенции.
Вороватые глаза на его хитрой морде забегали, пытаясь сообразить, куда я клоню.
- Выходит, они не по адресу отправляли письма. Я правильно понял ваш ответ?
Ситуация грозила выйти из-под контроля, видимо, он понял ход моих мыслей. Сложив руки перед собой и постукивая длинным ногтем правого мизинца по столу, он терпеливо ждал, очевидно, надеясь, что мои наскоки окажутся не столь опасными, и сработает принцип “собака лает - ветер уносит”
- Так что же выходит, раз они не по адресу отправили письма, значит они не знают кому нужно отправлять, кому поручить? Они не знают, от кого зависит решение этого вопроса? - продолжал я продавливать, - а раз они не знают этого, значит они - неграмотные люди и занимают не свое место. Так выходит, господин Ароян?
Лицо Арояна во время моего натиска то синело, в эти минуты он, очевидно, готовился дать мне решительную отповедь, то бледнело и он становился вялым и верх брала осторожность, она подсказывала ему переждать и не перечить.
- И, соответственно, вы не нам должны были отвечать, а вернуть эти письма обратно, адресатам. Более того, вы должны были возмутиться, чтобы там, наверху, впредь думали куда письма направляют.
Ароян молчит.
- Есть логика в моих рассуждениях, господин Ароян?
Полная тишина.
- Господин Ароян, давайте определимся: по адресу отправлены письма или не по адресу? - продолжаю я атаковать, слегка повышая голос.
Он наконец выходит из оцепенения и по-пионерски рапортует
- Они правильно послали!
- Но вы же написали, что вы не компетентны!?
- Да, мы не в силах решить этот вопрос, - соглашается вице-мэр с горькой миной на лице.
- Значит они ошиблись?
- Нет, нет они правильно прислали… отослали, - невозмутимо чеканит он, – и пожав плечами, добавляет, - А как же!?
-Тогда почему не решаете?
- Потому что музей является учреждением республиканского, а не городского подчинения.
На его лице опять появилась горькая мина сожаления.
- Так выходит, они не по адресу отправили!
- Нет, и Президент (при слове Президент он чуточку привстал, изображая почтение) и остальные правильно поступили.
Отрубил он, по всей видимости рассчитывая, что «прослушка» точно донесет не только слова, но и телодвижение.
- Значит они правильно переслали письма? - Да! - продолжал упираться ответственный чиновник.
Его лицо побагровело, он достал носовой платок, вытер лоб и шею и не глядя, правой рукой нащупал кнопку настольного вентилятора, указательным пальцем нажал на нее. Вентилятор плавно загудел.
- Но вы не в силах решить этот вопрос?- продолжаю любопытствовать я.
- Нет! То есть да. То есть нет…- он энергично замотал головой, надеясь избавится, от назойливого, настырного миража , возникшего из ниоткуда. Он даже глаза прикрыл в уверенности, что сейчас всё исчезнет, и он позвонит домой, скажет, что задерживается на совещании, а сам отправится к своей Егине, которая уже накрыла на стол и дожидается его, но открыв глаза, он вновь увидел меня и услышал мой голос.
- Если нет, то значит они не по адресу переслали письма?
- Да! То есть нет. То есть да. Одним словом все правильно! – нервно прокричал он, но понимая , что вконец запутался, глядя себе куда-то под ноги добавил, - я удивляюсь, господин Карапетян, как можно не понимать такие элементарные вещи!?
“А вот можно!” - подумал я про себя, но в это время зазвонил телефон и уставший чиновник судорожно схватился за трубку и нервно рявкнул в неё. Отвечал невпопад, путаясь в словах и огрызаясь. Уже в ходе разговора он определился, как дальше с нами поступать, так как неожиданно со словами «Всё, всё, не до тебя» прервал звонок.
И, едва бросив трубку, стремительно встал, схватил здоровенной лапой Нору Арутюнян за хрупкое плечо. Я увидел, как от боли и страха исказилось её лицо. Грубо подталкивая в спину, легко сковырнул меня с кресла и, не давая опомниться, потащил нас к выходу. Надо признаться, что у него это ловко получилось, и это неудивительно, потому как ещё совсем недавно, работая в деревне на скотном дворе, он цепко выхватывал могучими руками баранов из стада и волок на бойню.
Проворно, словно играючи, он вытолкнул нас в приемную и, широко и радостно улыбаясь, будто встретил родственников после ста лет разлуки, затараторил:
- Мы прекрасно и, самое главное, очень конструктивно провели время, мы этот вопрос обязательно решим. Как только у меня появится новая информация, я тут же и вам, и вам, - он ткнул пальцем мне в грудь, улыбаясь, но больно - позвоню и доложу. Обязательно! - продолжал он вскрикивать, изображая из себя сердобольного правителя города и захлебываясь в потоке своих же слов, - Мы этот вопрос так не оставим, а как же! Мы его обязательно решим!..
И... захлопнул перед нами двери своего кабинета.
Подавленные и растерянные, мы спустились в фойе на первом этаже, присели на пуфики, чтобы отдышаться и в себя прийти. Нора закурила, долго чиркала спичками, прежде чем ей это удалось, жадно затянулась и закрыла глаза...
_________

Лишь спустя тринадцать лет иранский меценат армянского происхождения Левон Агаронян помог обустроить небольшое помещение и передал в дар музею несколько дорогостоящих экспонатов. Полезной площади там оказалось вдвое меньше прежней территории и вчетверо меньше планируемой.
А в здании, предназначенном для музея, спустя некоторое время, в присутствии Президента страны, состоялось торжественное открытие нового элитного ресторана.
Справедливости ради нужно отметить, что в какой-то мере сказалась предрасположенность этой территории к первоначальной идее.
Ресторан утопал в зелени, причем самой изысканной, разнообразию которой позавидовал бы не только Музей природы Армении, но и родственные музеи всего постсоветского пространства. Что касается зверей, то, учитывая повадки некоторых посетителей и их отношение к простым смертным, можно смело утверждать о наличии в стенах этого заведения и соответствующей фауны, на зависть многим музеям, городам и государствам.